0 Шантарам по-русски

Сейчас таких романов давно не пишут – не по наличию в книге политбесед, а по масштабности действий, по количеству персонажей, по наличию этой любимой многими семейносаговости. Переплетённые сложными путями судьбы, смерти, измены, слёзы, интриги, скандалы, расследования – всё это выводит эпопеи авторства Анатолия Иванова на уровень зарубежных литературно-каноничных саг о семьях с чисто-английскими или французскими фамилиями, которые где-то, как кажется, совсем в другой реальности любили, ненавидели, тоже изменяли, утопали в шелках или с трудом выживали, испытывали горести и радости, в общем, тоже – всё как у людей. За перипетиями этих судеб так же страстно следили читатели – ждали выхода второго, если он был, тома, новой главы в литературном толстом журнале, следил, как меняются персонажи, а вчерашний подлец вдруг становился вполне нормальным и даже жалко его, подлеца, становилось. Ну или не менялся – тут в зависимости от таланта автора. В России вечной сагой двадцатого века, где были и жизнь, и слёзы, и любовь, стали сочинения писателя Иванова, который наравне с Шолоховым, Астафьевым и Беловым писал о сложных людях в сложной стране.

«Вечный зов» по большому счёту по литературной моде начала двадцатого века мог бы называться «Сага о Савельевых», потому что именно эта семья является в повествовании ключевой. История трёх очень непохожих друг на друга братьев начинается с 1906 года, где сначала придётся думать на одного брата, что он плохой, а про другого – что сволочь, конечно, но хороший, а потом уже наоборот, а потом появится и третий брат, а вместе с ним ещё с пять десятков героев, которые живут в посёлке Шантара близ Новониколаевска на берегу такой же переменчивой речки Громотухи – то она течёт ручьём, то грохочет ледоходом. Шантару Иванов выдумал, хотя поговаривают, что не очень-то – списал её с родного посёлка Шемонаиха и поместил на берега реки с реальным названием. По количеству интриг и любовей Шантара могла бы посоперничать с какой-нибудь условной рабыней Изаурой, а по сложности представленных героев с любимой в России начала девяностых «Санта-Барбарой».

С персонажами Иванова и в самом деле происходят на протяжении романа значительные перемены, однако, работают они не так, как это принято по неписанным правилам развития романных героев. В один момент у кого-то что-то «щёлкает» в голове, от одной вскользь брошенной фразы в позавчерашней беседе шевельнётся что-то в груди, от песни соловья намокают глаза – и так далее, а уж потом вчерашний твердолобый и однобокий плохиш становится вдруг героем положительным, понявшим что-то про жизнь вокруг него и про людей вокруг него. Начинает делить окружающих на своих и чужих, потому что сердечный радар теперь работает по-другому, но этот самый момент, преломление персонажа уловить вряд ли получится. Он неуловим – потому что хорошими становятся за один разговор, за один взгляд, за один сон (или бессонную ночь). Неоднозначность героев при этом – одна из ключевых особенностей романа. Здесь, в общем-то, нет однозначно плохих или хороших, здесь обязательно всё у всех сложно и в сердце, и в мыслях. Натворивши дел, эти исконно русские люди горько раскаиваются, каются, наказывают себя сами и даже не хотят жизни, потому что известное дело – жить это роскошь, что особенно понятно тем, кто прошёл войну.

Мужским персонажам Иванова везёт больше – они кажутся по понятным причинам куда более сложными организмами, которые могут изменить, но не по любви, предать, но не по идейным соображениям, казаться трусами, но от большого горя, и даже бить, а значит, любить – не без этого. В конце семидесятых, когда создавалась эта вечная для русской литературы эпопея роль женщины – в жизни, а не только литературе, была вряд ли завидной. Установка на повышение рождаемости, которой погоняет автор своих героинь, была, разумеется, придумана далеко не им самим – повышаем рождаемость, девочки, погибших на войне не счесть, опустевшие города и сёла тебе в доказательство. Женщины, помимо родительских функций, или любят бездумно, или не любят вовсе, а просто прикидывают, как бы потеплее устроиться в этой жизни, но тут уж, как говорится, ни уму, ни сердцу. Женщины, как и мужчины, страдают тоже – тяжела доля женская, говорят они (и это правда), осознают, что всю жизнь любили не того и не тем в общем-то местом (так и думают), от того страдают ещё пуще прежнего. Впрочем, и это особенной выдумкой не назовёшь. Женщины эти, при этом, предпочитают смерть поруганной чести, но что хуже, с этим согласны и мужчины. Можно было бы обвинить здесь Иванова-автора в том, что именно такие мысли он вкладывает в голову одного из ключевых персонажей, но, впрочем, другой не менее ключевой его родственник с ним не согласится, и будет любить женщину такой, потому что нормальному человеку понятно про обстоятельства, которые сильнее.

Писатель Анатолий Иванов известен как крупнейший писатель «почвенник», но кажется в своих романах последователем установок будды Шакьямуни: жизнь есть страдание, победивший тысячу воинов менее победитель, чем тот, кто победил самого себя, победа приносит ненависть и так далее. Удивительным образом, извечные буддистские мудрости находят отклик в русской литературе конца семидесятых – и эта многогранность очередное доказательство тому, насколько вечным в самом деле вышел «Вечный зов» и насколько громадный успех ждал писателя. Точно так же, как после выхода сериала «Тени исчезают в полдень», зрители ломанулись в библиотеки, так же сметали с полок и вышедший семь лет спустя «Вечный зов». Последующие обвинения автора в агитации и пропаганде партийных идей сейчас кажутся довольно наивными, ведь в те годы, выход такого романа казался как нельзя нужным и своевременным. Иванов и писал, в общем-то, с себя - многие эпизоды романа похожи на выдержки из его биографии. Это детские годы, проведённые в колхозном поле, пока по всей России шла Великая Отечественная война, потом, в пятидесятых – поступление в университет на журналистику, последующая редакторская работа в газете. Дальше уже некнижное - публикация первого успешного романа и вступление в ряды Союза писателей СССР (хотя кто знает, как могла продолжиться жизнь одного из персонажей – может, он и стал известным писателем?). Проза Иванова выпестована в условиях, не лучших для литературы, впрочем, сам автор ни капли от подобных условий не страдал, а только чаще подчёркивал идейность своих романов. Здесь же, однако, можно упереться в те же ворота – на одних написано «свои», на других «чужие», «овцы добродетельны, козлища порочны». Социалистический реалист Иванов был обожаем одними и ненавидим другими – и иначе здесь быть не могло, потому что всегда там, где литература сталкивается с политикой, обязательно получается что-то не то. Так, критик Евгений Ермолин в начале девяностых разнёс творчество Иванова в пух и прах, разъярённо отмечая отсутствие в подобной литературе индивидуализма и сравнивая её с пчелиным роем: «по роевой логике, художник с особым талантом, гений и вовсе не нужны. Зачем бы, в самом деле? Рой, муравейник стремятся к постоянной самоидентификации, тождеству с собой».

Можно ли обвинять в этом Иванова, может ответить только каждый сам себе. Его «Вечный зов» кажется абсолютно искренним произведением, ребёнком своего времени, куда более сложным, чем пресловутый «мир дистиллированных идей», а герои действительно сложнее сведённых к сухой идеологии манекенов. Простой советский читатель выбирал «Вечный зов» сердцем, а за последующим сериалом следил, утирая слёзы и надеясь, что Семён и Наталья обязательно встретятся, Анфиса дождётся, Алейников победит, Фёдор получит по заслугам. Иванов страдает вместе с ними всеми, но аккуратно выводит своеобразный гимн отечеству, родному краю, красоте земли русской, где по утрам кровенится холодная заря, где косматая хвоя на кедрах пахнут расплавленной смолой, а над землёй ночами полыхает звёздный океан. В то же время, гимн этот – ещё и героизму простого русского человека, усатого молчаливого мужика, который говорит только тогда, когда без слов, понятно, не обойтись, любит до гроба, зла не держит, смерти не боится. Этот едва ли не собирательный образ русского духа, «русскости» как таковой, несгибаемый, очень живой, обязательно страдающий, нашёл отклики в сердцах миллионов совсем не потому, что проповедовал какие-то устаревшие уже теперь идеалы, излишне демонстративно призывал отчизну любить и гордиться родным краем. Все эти сложные характеры, изломанные судьбы, вся эта кровавая битва межу теми и этими – слишком узнаваемый портрет страны, который написал Анатолий Иванов, сын своего государства.

И вряд ли его можно в этом обвинять.