3 Во всем виноваты люди

Если совсем коротко о книге Гроссмана.

1. Представителям старшего поколения читать эту книгу поздно. Если вы не сделали для себя определенных выводов и до сих пор не читали "Жизнь и судьба", то вас ничто уже не изменит.
2. Представителям среднего поколения, что в силу каких-то причин не прочитали Гроссмана в конце 80-х-начале 90-х, тоже читать его поздно. Ничего нового для себя здесь вы не найдете. Книга почти в тысячe страниц, есть еще первая часть похожего объема. Ниже привожу перечень концептуальных глав (чтобы кто-то мог реально сэкономить время), с которыми можно ознакомиться, не растекаясь мыслями по всяким изжеванным уже историям стыдливой интеллигенции, трогательной любви совестливых девушек исключительно с мужиками высшего командного состава и извечной нынче теме Сталина. Естественно, при чтении в конце 80-х книга была бы прорывом и откровением, но сейчас уже поздно топтаться. Теперь даже по Гроссману снимают фильмы, развернув его книгу к лесу передом, а к государству задом.
3. Представителям молодого поколения книга может и нужна, но вероятность того, что ее кто-то прочтет, мала. Читать не модно, а фильм уже действительность исказил как мог.
В итоге, "Жизнь и судьба" Гроссмана так и осталась произведением непонятно для кого, но мне из моего погреба это не кажется невероятным, напротив, кажется закономерным.

Если не совсем коротко о книге Гроссмана.

Гроссман - репортер и этим сказано многое. Текст писан максимально беспристрастно, потому выглядит объективным. Конечно, это совсем не означает, что он таковым и является. Давая одну из оценок, автор хорошо охарактеризовал собственный подход, говоря об индифферентном равнодушии шахматиста. Связав научные достижения 20 века с развитием фашизма (глава 19, часть 1), Гроссман в своей книге сам демонстрирует исключительно научный подход (разбавленный, конечно, по возможности как можно более простецкими историями), исключительную академичность. Его, конечно, никто в фашизме обвинять не станет, но ради справедливости, на которой так помешан Гроссман, стоит обратить внимание на похожий принцип построения. В подобном хорошо разбирается человек, у которого всегда собственный пример перед глазами.

И потом, Гроссман не Лев Толстой, который, в свойственной гению манере, нашел-таки когда-то камень преткновения в похожей ситуации - понял, что отрицать логику с помощью логики глупо. Да, Гроссман на фронте понаписал кучу заметок, понял и изобразил для себя принципы работы процессов, куда это было девать под давлением цензуры. О стране же в основном автор пишет так равнодушно, как рассказывал бы о пропавшем шланге из-под лестницы у дворницкой. Написано, впрочем, очень ясно и просто, структурировано, все разложено по полочкам. Уверен, что полы в доме Гроссман драил ежедневно. Точнее, кто там за ним убирал.

Явные цензурные недомолвки ( а цензуре здесь вообще нечего делать, "Жизнь и судьба" состоит целиком из сенсаций того времени, поэтому ее можно было только сжечь. Что с ней и сделали) тоже поданы в таком ключе, что нет никаких сомнений в их однозначности. Природа сразу же развернула Гроссмана лицом к читателю, такие тексты любят, они общедоступны, а если немного тонко польстить обывателям, то и вовсе можно прослыть знаменитым. Уверен, правда, что Гроссман считал свой природный талант исключительно личным завоеванием. Поэтому покоренные территории он использовал по полной, несмотря на то, что в общем-то такая надуманная простота изложения говорит о том, что автор невысокого мнения о предполагаемой аудитории. Если не глубокие, то, во всяком случае, серьезные мысли, которые выдают истинный облик писателя, перемежаются с очень разными на первый взгляд историями из жизни нескольких десятков героев. Вроде бы все на месте, Гроссман спустился в окоп, пожал руки бойцам, показав удостоверение спецкора, улыбнулся даже и ввернул грубое словечко, чтобы проканать за своего. Информации в итоге набрал вагоны, что и неудивительно. Герои получились совершенно однотипные - страдающие по одному и тому же поводу, скрывающие свою настоящую интеллигентность, мечущиеся среди быдла, лелеющие светлую мечту об идеально правильном светлом мире. В общем, все герои у него Гроссманы.

Эта несуразица, конечно, хорошо закамуфлирована, война помогла - все типа одержимы одной и той же мыслью. Ну, так в противовес героям Гроссмана всегда ставится что? Именно то, что характеризует на тот момент всех обыкновенных людей - грубость, постоянные мысли о хлебе насущном, местечковость. Не научились они мыслить глобально, подобно автору, свинью под дубом он не упомянул, но намекнул на нее. Немцы, кстати, ищущие собеседника-спорщика среди заключенных , чтобы провести вечерок за любимым занятием, здесь тоже Гроссманы (глава 15, часть 2). "Жизнь и судьба" - это документальный труд, ни к чему из нее было делать художественную литературу. Гроссман не похож на настолько наивного человека, который мог предполагать, что подобную книгу опубликуют. А "Жизнь и судьба", между тем, прошла цензуру, пусть и не реальную при жизни автора, а внутреннюю цензуру Гроссмана. Сам писатель в ней предстает перед нами подобно агнецу божьему, некая неестественность литературная бьет в глаза, как называется то, когда человек даже в туалете продолжает вещать нечто монументальное, с трибуны. Так это именно то, за что писатель наполучал премий (первая часть "За правое дело").

Текст пестрит отсылками к классикам, причем к классикам преимущественно русским, что тоже не наводит ни на какие позитивные мысли. Старый добрый прием восхваления, например, Пушкина, представляющего русский дух. Пушкина цитируют буквально везде, им завалены все полки в доме, "Вокруг Пушкина", "Друзья Пушкина", разговоры только на тему Пушкина. Все это делается с единственной целью - скрыть свою настоящую национальность. Понимаю, что сие не от хорошей жизни, но как это ужасно, когда человек начинает произносить пафосные речи уже наедине с самим собой. В описании одного из главные героев, физика Штрума, Гроссман совершенно выдал самого себя с головой, рассказав о расписании настроения у своего героя. Прекрасно жить, когда у вас даже настроение регулируется - утром вы озабочены, днем радуетесь по расписанию, а вечером с тоскливой серьезностью толкаете какую-нибудь патриотическую речь. И таланты искать не нужно.

Интеллигентский снобизм Гроссмана по сути - еще одна теория сверхчеловека, уверенного, что все в этом мире должно быть по его образу и подобию. Противопоставлять идею человечности науке, а самому прятать свой исключительно научный подход - понимаете, о чем речь? Книга на 80 процентов состоит из текстов попроще, которые в виде информационной сводки, построенной на сенсациях, выложил репортер, получающий от всего этого нездоровое удовольствие, ожидающий предсказуемой реакции масс, это он опыты такие проводит. Коренным образом от идей фашизма подход Гроссмана должно отличать неприятие насилия, но здесь, знаете ли, у автора в первую очередь всплыло откровенно личное, которое еще и наглым образом выдается за общественное (Гроссман, кстати, это понимал и описал в главе 16, часть 2, разумеется, отстранено, не приписывая себе). Дайте Гроссману возможность, он бы, подобно Канту, всю жизнь просидел в кабинете. Такой уровень равнодушия у него не предполагает только профессиональное и только национальное. За ним прячутся его личные страхи. По сути он боится людей вообще.

Гроссман дал три определения человека (можно это трактовать - самого себя) - свободный, разумный, добрый. Некоторые определения по Гроссману растолкованы выше. Свобода в кабинете на диване ( к ней, кстати, Гроссман пришел, потому и написал эту книгу), доброта, которую лучше так не называть ( очень характерна глава 8, часть 2, сочинение для второго класса на тему "Дружба" от Гроссмана) и , наконец, разум. Последнее определение неверное. Гроссман сам доказывает, что разум у него вытесняется добротой. Пусть доброта и показная, но здесь важен механизм. С чего бы ему приводить эти характеристики в виде перечисления, через запятую, будто они равноценные. То, что может существовать вместе, взаимно дополнять друг друга, не может быть взаимоисключающим. Следовало бы термин"разум" заменить на что-то типа "формальная логика" и тогда все встает на свои места.

Насилие, о котором так много пишет Гроссман (глава 50, часть 1), - это основа российской государственности, то, на чем покоится менталитет. Более того, первоосновы заложены государственной религией. Это непоколебимо и не менялось со времен крещения Руси. Гроссману в полной мере не понять садомазохистский уклон страны. Мог бы, конечно, встать на сугубо национальные лыжи, но еще не хватало, чтобы выбирать себе нацию в соответствии с собственной степенью садомазохизма. Можно, впрочем, попытаться выбрать страну. Изменение менталитета - этому Гроссман тоже посветил отдельную тему. Радуют эти отстраненные философы, утверждающие, что абсолютно все является порождением разума. Воля у них - порождение разума. Доброта - тоже. А буфетчик консерватории меряет Гайдна и Моцарта вечерней выручкой.

Мимо темы национальностей в "Жизнь и судьба" вообще пройти невозможно, но я это сделаю, отметив лишь один момент. Гроссман выдает себя за демократа, в его хвалебной песне Чехову (глава 66, часть 1) об этом говорится прямо, но постоянно использует на тему национальностей определения "наши" и "ваши". У меня не сложилось впечатления, что здесь Гроссман беспристрастен, вернее, как это у него обычно, равнодушен. Скорее, он провоцирует, подкидывает темы, чтобы самому наблюдать со стороны. Тема религий затронута Гроссманом очень осторожно, упор больше идет на "добро", именно так он называет мораль. В сторону христианства и буддизма автор умело и незаметно плюнул.

В общем, подытожу. После прочтения ставится необходимая галочка в собственном катехизисе рядом с пометкой "читал Гроссмана". Ощущение такое, что потратил время на не очень приятный роман, на вдоль и поперек известную тебе тему. Может Рыбаков и пользовался Гроссманом, но пересечение с ним громадное. Мне, собственно, неважно, ибо в данном случае речь не о литературной составляющей, которая у этих авторов несравнима, а об информационном наполнении. Налицо даром потраченное время, но как не читать "Жизнь и судьба" - этого тоже не представляю.

Упомянутые ранее главы романа.
Часть первая - Главы 19, 50, 66. Часть вторая - Глава 8, 15, 16.