4

Будь благословенны мои решения сохранять некоторые свои печальные верлибры в файликах на компьютере (с другой стороны, сколько хороших рассказов утекло у меня в унитаз потому, что я не потрудился сохранить их, в том числе и сравнение переводов "Сиддхартхи" Гессе (говорил, говорю и буду говорить, что лучший перевод есть перевод Романа Эйвадиса, а распространяемый магазинами перевод Фёдоровой при наличии минимального художественного вкуса читать невозможно))

Мисиму я читал, и знаю и люблю его уже давно, только весь интерес мой был основан исключительно на ранних его произведениях. Думаю, что многие интересующиеся, как и я, прочли знаменитое эссе Г.Ш. Чхартишвили «Жизнь и смерть Юкио Мисимы или как уничтожить храм». И вот от туда я узнал о попытках Мисимы изменить стиль своих текстов, что и воплотилось в его итоговых произведениях — тетралогии «Море изобилия». И то, насколько изменился лик автора, насколько изменилась подача, я понял только перечитывая страницы «Золотого храма». С одной стороны, прежней лёгкости, виртуозности лёгкой руки молодого дарования уже нет, но всё: образы, подача, сюжет приобрели какую-то монументальность. При сохранении тем, свойственных раннему Мисиме, как то: болезненное самокопание, порок, чувство некоей исключительности того или иного героя, жажда Смерти и всё прочее — я уж не мастер понимать автора и рассказывать другим свои открытия, «Море изобилия» получило большую широту, больший охват, чем это было свойственно ранним произведениям. Впервые на моей памяти то, что раньше было прерогативой одного какого-нибудь героя, теперь захватывает — и совершенно по-разному — нескольких, и всё это вырывается из них, из мирка их внутреннего мира, выходит на улицы, так сказать, в той или иной мере захватывает социальную сферу. Словно Мисима со своих высот соизволил взглянуть на жизнь обычных людей. На словах — не очень, но при чтении чувствуется, что разница между Мисимой ранних лет и Мисимой «Моря изобилия», как между двумя братьями, разница между которыми составляет десятилетия, а ведь мы говорим о писателе, чей век был до смешного краток.
Если же говорить о «Падении ангела», то в первую очередь нужно говорить о концовке, ибо она шикарна, восхитительна и неповторима. Не помню, была ли в литературе другая такая концовка, после которой ты не знал, что тебе делать: вспарывать себе живот, становиться святым или сойти с ума. Не для того, чтобы её осмыслить — я вообще лишён дара понимать авторскую мысль, читать между строк, - но чтобы быть ошарашенным ею, чтобы читая последние страницы судорожно вцепить пальцами на потных ладонях в края книги нужно в первую очередь прочитать и полюбить хотя бы одну какую-то часть, из предшествующих «Падению ангела». Говорю потому, что была у меня подлая мысль начать тетралогию с конца. И здесь важно сказать: большинству тетралогия известна по изданиям издательства «Симпозиум» в переводах Е. Струговой. Я начинал читать со второй части, которая здесь озаглавлена «Несущие кони», но читал я другой перевод за авторством Т.В. Красильниковой, выпущенный издательством «Центрполиграф» и названный «Мчащиеся кони», и этому я достаточно рад. Заглянув в первую и третью части серии я увидел, что все три книги носят не только след общего автора, но и общего переводчика — стиль несколько утомительный, хотя и не препятствующий чтению, поэтому вторая книга явилась для меня не только стартовой точкой, но и глотком свежего воздуха перед битвой с остальными (да и Исао — один из героев второй части — из всех «перерождений» Киёкаки Мацугаэ и собственно его самого, симпатичен мне больше других, да и аннотация намекает на особую важность этой истории для автора).
В своей последней книге, поставив точку в которой Мисима отправился делать своё чёрное дело (не мудрено с таким-то финалом!), Мисима овладел способом в нужных местах искусственно затягивать повествование. Когда в конце книги Хонда уже глубоким стариком, со своей опухолью, от операции над которой он сознательно собирался уклониться, отправляется в путь, знаковый для него и знаковый для читателей (не скажу, что за путь, чтобы не лишить удовольствия тех, кто решится читать), он с трудом тащится по страшной жаре, передвигая ослабшее, отдалившееся тело — и тут Мисима начинает растягивать повествование, добавлять детали, ударяться в обильные описания, - а способ этот он уже демонстрировал раньше, - и ты уже вместе со стариком начинаешь желать конца пути, идут последние страницы, ты утомлён, болит голова, ведь ты долго читал, описания становятся невыносимыми, переворачивается очередной лист и ты уже не знаешь, чем всё закончится, услужливое воображения нашёптывает, что Хонда вот-вот умрёт, не дойдя до цели пары шагов — ведь это будет так по-Мисимовски. Но нет, для тех кто был с ним, с его героями, кто полюбил их или хотя бы был неравнодушен к их судьбе автор придумал иную награду, да такую, от которой мощный импульс разом оживляет утомившийся мозг и с неослабным возрождённым вниманием ты начинаешь вчитываться в каждое слово. И вот уже конец: 45-й год Сёва, 25 ноября. Боже, Юкио, что ты со мной делаешь.
Одного я не понял, хоть это и не удивительно, кто же был тем ангелом, коему суждено было упасть? Не Тору же! Не понял, хотя Хонда и привёл несколько разных мнений о том, как в буддизме умирают ангелы. Тёмные, дурно пахнущие, с увядшими цветами в волосах, пошедшими пятнами одеждах, поблекшие, приникшие к земле и не способные или не желающие больше летать. Впрочем, подробный рассказ об этом был дан Хондой в разговоре о пьесе «Платье из перьев», где умирающий ангел возродился, получив новую одежду. Но кто в романе был возрождён, а кто упал, как всегда у Мисимы — не ясно.