2

Я могу время от времени произносить длинные и умные слова, говорить слишком быстро, вставлять в разговор имена, показывающие мой высокий культурный уровень, – в общем, выламываться, изображая этакого мэтра, но если это создаёт впечатление, будто мне нравятся манеры подобного пошиба в других, так я уж лучше буду лопотать до конца моей жизни какое-нибудь «биббли-буббли-ваббли-снибли бу-бу нафиг», читать исключительно Джоржетт Хейер, смотреть только «Санта-Барбару», играть в бильярд, нюхать кокаин, надираться до поросячьего визга и никаких слов длиннее, чем «мудак» и «хер», не произносить.

Стивен Фрай, «Моав – умывальная чаша моя»

Позапрошлой осенью мне довелось посмотреть кусок выставки Луиз Буржуа, состоявшей главным образом из бронзовых пауков и вывернутых наизнанку тушек из склизкого на вид материала. Посетители робко ходили вокруг и не слишком убедительно восхищались её манерой изображать сокровенный травматический опыт и возбуждать в зрителе вуайеризм. У меня есть подозрение, что эти две француженки – Буржуа и Витткоп – были выплавлены в каком-то общем тигле. И ещё, пожалуй, Рената Литвинова. Женщины, несущие в себе культ смерти.

Я всегда первая бросалась защищать Сартра, Кафку и Голдинга, когда мне говорили, что это мрачно, жестоко и бессмысленно, что получать удовольствие от чтения этих авторов нельзя и все, кто называет их любимыми, – вруны и снобы. Теперь я знаю Габриэль Витткоп и могу сказать про неё ровно то же самое. Сартровская эстетика разложения доведена здесь до крайности, в которую Витткоп пригоршнями набросала броских слов вроде «foetus foetidus», «гопурам» и «трансцендентность». Ипполита, которая говорит о себе то от первого лица, то от третьего, предвосхищает собственное умирание и упивается зрелищами слабого гермафродитика в индийской хижине, безымянных покойников в местном морге и скелетов в римской Крипте капуцинов. Существование низведено до сущности, которая изначально – труха и прах, а расходящиеся кольца сюжета заранее обречены рассыпаться древесной пылью.

Надо сказать, что раздваивающееся повествование, пересоздание жизни и восточные мотивы куда лучше удались Тому Стоппарду в «Индийской туши», но цели высказывания у Стоппарда и Витткоп явно различны. Роман был написан в последние годы её жизни и похож на интимный дневник, но никто не ведёт дневник таким языком. Нарочито «тёмный» стиль, искажённые, отталкивающие образы как будто специально придуманы для того, чтобы продемонстрировать владение художественным словарём. Отлично работает в качестве прививки от снобизма и самозабвенной инфернальности.

Загадка, полная латинской выспренности и гуманистических реминисценций, – этот образ способен расшифровать лишь посвящённый.

Вот вам цитата, которая, пожалуй, лучше и ёмче прочих характеризует этот роман. Как радостно, что я не посвящённый. Пускай дерево падает себе в лесу, а вокруг никого нет, и слава богу.