5 Любить нельзя забыть

И я хочу, средь царства заблуждений,
Войти с лучом в горнило вещих снов,
Чтоб отблеском бессмертных озарений
Вновь увенчать умолкнувших певцов.
Владимир Соловьёв, «А.А. Фету» («Посвящение книги о русских поэтах»), июль 1897.

Когда из каждой подворотни дендрофилы кричат о бесподобности Есенина, когда на каждом крылечке элегантно и небрежно курят похвалы Ахматовой тонко чувствующие поэтессы, когда мужи молодых поэтесс превозносят Гумилёва (видно, хорошо его понимают), почему-то совсем не слышно поклонников Блока. Пусть Александр и не девица на выданье, чтобы иметь толпу поклонников, да и проведённый опрос выявил, что его помнят, любят и чтут (вторым после Пушкина!), но ставить во главу своих поэтических вкусов — не ставят. Неужели любить Блока — не модно? Кажется, я что-то упускаю в этой жизни.
Так вот, я люблю Александра Блока.

Каждый поэт — загадка, и если в прозе полным-полно подсказок и чётких ориентиров в виде жанра, темы и сюжета, то поэзия больше похожа на гадание: вы видите, как легла карта, и пытаетесь отыскать приемлемое толкование (изучаете биографию, переписку, дневники, записные книжки). К Блоку это тоже относится. Но такой подход требует некоторой академичности, любви к комментариям, хорошей памяти, а у меня для вас есть ключ получше. Первый ключ к разгадке Блока: порядок стихов в его книгах не случаен. Разместив в определённом порядке стихи — да, часто хронологически, но отнюдь не всегда, — поэт хочет этим донести до читателя какую-то сокровенную мысль. В книгах Блока есть свой поэтический сюжет. Сам Блок выделял трилогию, три книги, что охватывали весь его творческий путь. И каждая книга, каждый цикл стихов в книге рассказывает историю. Я хочу сосредоточиться именно на этих сюжетах, благо, «Лирика» включает все три книги и в ней сохранён авторский порядок стихов, — и этим сборник хорош.

В первой книге, охватывающей 1898–1902 годы, есть три цикла, которые в своё время охарактеризовали Блока как настоящего поэта (именно они, хотя Александр и в отрочестве писал стихи). Сюжетообразующим в первой книге является образ Прекрасной дамы.
Книга открывается (в цикле «Ante Lucem») сомнениями, тревогами, ужасом перед будущим, а лирический герой (которого пока уместно отождествлять с автором) начинает с отчаяния — и проводит нас тёмными дорогами на берег реки, где мы услышим чью-то далёкую, внушающую надежду, вдохновляющую песнь. В начале — предчувствие спасения, надежда на любовь, на возрождение души, на счастье. О чём ещё писать, когда тебе восемнадцать и ты влюблён? Потом (в цикле «Стихи о Прекрасной даме») Блок осваивается — и пишет о любви, о служении Любимой, а стихи его — уверенные в невероятной силе своих чувств и неуверенные в ответе. Как и сам поэт. Кажется, будто автор (или лирический герой) перебрался на другой берег, подошёл вплотную к человеку, чья песнь так влекла его сердце.

Что может вызывать более сильные переживания, чем переход от бессилия человека, который ни на что не надеется («В день холодный, в день осенний»), к восторгу влюблённого, который не может поверить, что Прекрасная дама снизошла до него, простого смертного («Сны раздумий небывалых»)?
Кроме любви стихи Блока затрагивают и тему веры. Знаете, в его стихах мне всегда мерещилась некая религиозность. Даже у Пушкина в его прекрасном:

В дверях Эдема ангел нежный
Главой поникшею сиял,
А дьявол, мрачный и мятежный,
Над адской бездною летал…

нет такой религиозности, как в стихах о Прекрасной даме у Блока. И наконец я узнала, почему: Любовь Менделеева, прообраз Прекрасной дамы, любила гулять по Петербургу и часто заходила в его прекрасные храмы и соборы — и Александр шёл за нею следом. И когда он писал, что видел Прекрасную даму в свете мерцающих красных лампад, то да, надо полагать, — видел. Как всякий поэт, Блок задавался вопросами о смысле всего сущего и не мог не шутить с Богом, если вообще верил в него, но сдаётся мне, любовь наполнила для него веру новым смыслом. Некоторые стихи в цикле посвящены его троюродному брату — Сергею Соловьёву, будущему священнику, и сейчас мне начинает казаться, что леденящими душу питерскими зимами они часто встречались у камина и говорили, говорили, говорили о Боге. Впрочем, эту загадку я до конца пока не разгадала. Всё же вопросы веры всегда были тонкими и сложными.

Последний цикл — «Распутья» — открывает мощное по чувствам стихотворение, мощное — если вы знаете, почему Блок его написал. За день до этого боготворимая им Любовь согласилась стать его женой. Теперь начинаете понимать, каков принцип деления на циклы? Впрочем, «Распутья» не об этом. Здесь уже во всю царит лирический герой, автор перешёл в подсознание. Здесь эксперименты с формой намного рискованнее и часто — успешнее, здесь он расцвечивает серыми красками смерть, здесь, кажется, впервые заражается духом революции, здесь больше сюжетных стихов, чем в двух предыдущих циклах. До дрожи поразило стихотворение «Из газет», несколько раз перечитывала, чтобы впитать все возможные смыслы. В этом цикле больше мыслей, чем чувств.

Вторая книга охватывает 1904–1908 годы и начинается моим самым любимым циклом — «Пузырями земли». Сперва он мне не нравился — что-то народно-суеверное, ужас; потом он мне нравился — что-то суеверно-народное, близкое природе, восхитительно; а стоило узнать, что всё началось с «Макбета», того самого, шекспировского и безумного, так цикл моментально стал самым любимым, и никакой Прекрасной даме не занять его место. Эти стихи настоящие. Они и повествуют о чём-то таком, настоящем, пусть даже болотных чертенят не сыскать на всём белом свете.

«Разные стихотворения» — в чём-то ещё переходные и экспериментальные, но уверенные в себе и в своём создателе. Кому-то может показаться, что поэт не так уж и уверен в себе. То он тоскует без возлюбленной (куда она подевалась?), то он стирает себя из этого мира, то страшится смерти, то умирает. Время тогда было смутное, люди так и норовили умереть, и поэзия впитывала в себя мутные воды эпохи. Эпохи, когда надежды почти не осталось. Смерть и Декаданс, Декаданс и Смерть. Почти синонимы. Блок всё это видел, чувствовал и обо всём писал. Стихотворения этого периода — как маленькие окошки, в которых читатель подсматривает сценки из жизней и мыслей людей, в том числе и самого поэта. Как вы помните, в первой книге поэт был равен лирическому герою. Да, Блок-человек, быть может, ни в чём не был уверен, даже в себе. Но Блок-поэт возвысился, стал лучше и окончательно уверился в своём даровании.

Он по-прежнему пишет стихи от первого лица, и это немного сбивает с толку. Теперь он не всегда пишет о себе и не всегда пытается уловить мимолётные мыслеобразы. В стихах воцаряется сюжет, но разгадывать их от этого легче не становится. Кроме Смерти излюбленным мотивом становится Время. А на страницах толпятся девушки, старухи, безымянницы, царевны, ведьмы, Мэри, Сольвейги; балаганчик ездит туда-сюда по строчкам, балаган-позорище; где-то играет шарманка, превращающая юношей в поэтов… Кстати, вы читали очень милый стих про изнасилование, нет?

Возведённый кирпичиками стихов «Город» Блока не нуждается в представлении. Поэт создал в натуральную величину городские пейзажи из слов, ничего не приукрашая и не обобщая. Он глубоко проникся этим местом и его жизнью (известный намёк на волнения в начале двадцатого века, которые, в конце концов, взорвались революцией, и на то, как Блок был душевно вовлечён в них). А Город… Город почти не изменился. Да и Русь всё такая же пьяная. И крыши, крыши, крыши…

Важное место во второй книге занимает любовная лирика, но эпоха Прекрасной дамы безвозвратно ушла, и на смену ей пришла эпоха Снежной актрисы, как я её называю. Прообразом стала Наталья Волохова. Целых два цикла («Снежные маски» и «Фаина») поэт и лирический герой был безумно влюблён в неё, в её леденящую красоту. Наверное, поэтому зима, которую сочиняет Блок — царственная, магическая, головокружительно прекрасная. А многочисленные маски не столько прячут лицо, сколько подчёркивают глаза — и душу. Чувствуется всегдашняя одержимость, восхищают всё более рискованные формы, расцветающие глаза и ночные сердца. Обжигающая блоковская зима — необыкновенная.
Но зиму я не люблю, поэтому быстро замёрзла о ней читать. Слегка согревшись у камина (гм, ну это я по-буржуйски у камина, а вы можете и у батареи), я задумалась, что лучше: быть пьяным от вина или от женщины? Хотя стихи не только об этом. В их торопливости чувствуется ожесточённая радость и грусть с привкусом безумия. Бр-р-р, если говорить коротко и по существу, то эти два цикла мне не понравились. Ну не нашли они в душе отклика! Но вы же понимаете, что стихи — не проза, в стихах всё очень индивидуально. А ведь, казалось бы, и блоковская любовная лирика мне по вкусу, и безумие я люблю, но нет, не понравилось. Так и вижу на могильном камне надпись: «Поэт умер, здесь покоится поэт». Или я просто ещё не согрелась?

В своих стихах Блок проживает сотни жизней и сотни раз умирает. Сотни раз предаётся яростной страсти. И делает это так искренне. Его чувства уже не столь однозначны, как в первой книге. Поэт повзрослел. Именно об этом вторая книга.

Мы сравнялись с автором в возрасте, и теперь мне намного ближе и понятнее вторая книга. Возможно, мне нужно стать ещё немного старше, чтобы, наконец, прочувствовать и последнюю. С другой стороны, прочувствовать подобное на своей шкуре даже врагу не пожелаешь...

Третья книга охватывает 1908–1916 годы, считайте сами, сколько ему было лет. Здесь возрождается предчувствие и предсказание ужасного Будущего, которое в первой книге затмевала Любовь. Это самый тяжёлый период, и ничем хорошим он не закончится. Перефразируя Блока, из лирики жизнь логично перетекает в трагедию.

Его «Страшный мир» открывается горечью, усталостью, упадком. Герою хочется прощения и покоя. Может показаться, что под страшным миром он подразумевает ад (Ад Данте, было там о нём стихотворение). Но он жив и не боится смерти — потому что уже умер. Звучит противоречиво, но по сути верно: Блок (хотя скорее его лирический герой) чувствует себя мёртвым, а мёртвому смерть не страшна. Он жив и мёртв, но он пал, и мир пал вместе с ним. Для большей пафосности надо бы написать каждое слово с большой буквы, но боюсь переборщить. А ещё мне кажется, что никакого декаданса не было, просто современники, наслушавшись Блока, стали ему подражать. Хотя куда вероятнее, что они чувствовали то же разочарование, ту же потусторонность, ту же боль, что и Блок, только писали об этом своими словами.

Правда, в стихах не уловить ни тени разочарования, и это довольно необычно. О нём можно только догадываться, сопоставляя тексты с реалиями той жизни. Комментатор услужливо сообщает, что «се были времена», когда Блок хотел исполнить Миссию Поэта — вернуть правду русскому народу, превозмогая боль и смертельные раны, которые на самом деле поэту лишь в радость. Я не замечала ничего такого, пока в череде стихов не наткнулась на некогда любимое «Идут часы, и дни, и годы». Не стану цитировать запавшие в душу строчки, но, образно выражаясь, герою буквально не терпелось пролить свою кровь. Возможно, из-за ощущения, что лишь это даст почувствовать себя живым. Такое у меня сложилось впечатление. В общем-то, если во второй книге повсюду сновали девушки, то здесь — сплошные мертвецы. Здесь начинается Бал Мертвецов. Или Бал Демонов, что тоже верно.

Страшно читать последнюю книгу, такая безнадёжность царит на каждой странице. Знаете, есть у меня любимая строчка в книге Уоррена «Вся королевская рать»:
И со мной никого нет, даже сойки, потому что она улетела.
И эта пронизанная одиночеством и отчаянием строка точно отражает эмоциональное состояние поэта / лирического героя.

Проблески радости видны в стихах к сестре (цикл «Ямбы») и стихах, посвящённых ещё одной актрисе, очередной Великой Любови — Любови Андреевой-Дельмас (цикл «Кармен»). В первых — радость иллюзорна, в поэтике по-прежнему полно мрачных образов, однако мысли, виднеющиеся между строк, — искренни, памятны, нежны. Блок любил эти стихи, они казались ему одними из лучших. Во вторых — заметна впечатлительность души поэта и отсутствие хоть какой-либо событийности, стихи предельно лиричны. И они недаром считаются одними из лучших в любовной лирике. Почему? Потому что попадают в высочайший канон жанра.

К тому же поэт делится с нами самым заветным — причиной, почему он обречён любить ужасный, страшный мир, окружающий его, и причина эта — в его поэтическом даровании. Он снова и снова возвращается к вопросу о значении искусства. Он хочет силой искусства сказать твёрдое и жирное «нет» злому настоящему, он хочет изменить его, (однако сам раз за разом погружается в прошлое, например, как в нескольких стихах, озаглавленных «Через двенадцать лет» — где память, мечты о былом и прощание обращены к Ксении Садовской, первой любви Блока).

Блок-человек дорос до того, что стал теоретизировать искусство (особенно в «Итальянских стихах»). Блок-поэт достиг вершин своего поэтического гения и признания (за те самые «Итальянские стихи» его приняли в общество символистов). Сила и непреходящая значимость искусства, Миссия Поэта, миссия художника-хранителя прошлого — вот что занимает Блока. Обдумывая это, он примеряет разные роли — поэта-глашатая правды, поэта-свидетеля неизбежного. И приходит к мысли, которую сегодня очень любят бросать в лицо родителям творческие личности разного толка: искусство рождается из печали, утраты истрадания. Правда, эти твор. л-и (творли) обычно прибавляют: «Оставь меня в покое! Счастливый человек не может быть творцом!», Блок же считал, что счастью надо учиться.

Порой стихи полемизируют с другими поэтами, вообще в последней книге часто кажется, что многие стихи — неоконченный разговор: собеседник внезапно умер, но поэт пытается досказать до конца свою мысль. Он говорит сам с собой, в пустой комнате.

И много думает о Родине, точнее — о «Родине». Это не ура-патриотические и даже не о-боже-всё-плохо-патриотические стихи, это не мысли обычного русского человека — Блок не мыслит такими категориями и не меряет свою душу по этому лекалу, вовсе нет. Он родился не в той эпохе, когда людям промывали мозги патриотизмом, он просто обычный человек, который тоскует, видя, что творится вокруг. И это, по меньшей мере, вызывает симпатию. Впрочем, буду честна: и эта часть «Лирики» мне не по душе, но и это личное, не касающееся поэтического мастерства и поэтического видения Блока. И мне кажется, что единственному, полюбившемуся мне стихотворению — «На железной дороге» — совсем не место в этом цикле. Нет другого такого произведения, где жизнь столь образно проезжала бы мимо — как поезд, когда ты стоишь на мокрой платформе и рассматриваешь путников в окнах.

Порядок циклов в третьей книге очень логичен: это последовательный переход от мучительного разочарования во всём (хотя разочарования как такового и не чувствуется, но это оно, родимое), ощущения собственной мёртвости — к поискам себя, своего места, своей миссии, а мысли о последней, в свою очередь, разлились полноводной рекой тревоги о современности, об окружающих людях, родном городе и стране.

И всё же Блок не смог завершить поиски. Советские власти уморили его раньше.

Стихосложение. Моё простынное осмысление лирики Блока на самом деле было вызвано, в первую очередь, интересом к тому, как он писал стихи: ритмы, размеры, рифмы. Нашла много «пробных» стихов, я и сама могу наклепать такие. Например, из цикла «Ante Lucem» это стихотворение — «Увижу я, как будет погибать…», из «Стихов о Прекрасной даме» — стихотворение «Не поймут бесскорбные люди…», из «Распутий» — «Отворяются двери — там мерцанье» и т.д., по ним хорошо видно, как автор экспериментировал с ритмикой стихов. И от цикла к циклу видно, как совершенствовался. К середине «Лирики» эти эксперименты уже привычны и выглядят уверенными в себе, а потом и вовсе из проб превращаются в норму и стиль. Хотелось бы мне хоть раз услышать, как Блок читает свои стихи.

Рифма у него всегда бесспорная, хотя поначалу встречается и такая, которую я про себя называю ученической — срифмованные глаголы и однокоренные слова. Но в целом — рифма тверда и незыблема. Совсем другое дело — ритм и размер. Ох, и намучилась я с «бесскорбными людьми», пытаясь понять, как их правильно читать (до сих пор не уверена), к тому же сбивало сильнейшее ощущение, что читаю Маяковского. Да-да, то самое, красно-молоткастое:

К любым
       чертям с матерями
                        катись
любая бумажка.
              Но эту...
Я
 достаю
       из широких штанин
дубликатом
          бесценного груза.
Читайте,
        завидуйте,
                  я —
                      гражданин
Советского Союза.

Вот и у Блока слышался эти мотивы. Пик творчества Маяковского был попозже, но кто сказал, что он не читал Блока? Белого-то он точно читал. А вот Блок Маяковского читал вряд ли, максимум — слышал.

Но чем дальше в дебри стихов, тем заметнее возрастает уровень мастерства. Поначалу Блок использовал повторы для пущей выразительности — чувствуется влияние песенного творчества, — потом стал менять в повторах интонации, потом — смысл (когда в начале строфа казалась безобидной, а повторённая в конце — переворачивала смысл с ног на голову) и наконец пришёл к визуальному «повтору» — в стихах часто стали появляться зеркала и двойники, а с Кармен он и вовсе духовный близнец (обычное дело для декаданса, между прочим).

Это лишь один из примеров развития Блока как поэта, который я наблюдала в «Лирике» (благо, более-менее хронология совпадала с концепцией автора), остальные немного глубже затрагивают теорию стихосложения и не дают полноценного представления о книге, а ведь именно ради книги мы здесь и собрались, не правда ли? (Ау, здесь кто-нибудь есть? Кто-нибудь дочитал до этого места и не умер?)

Если вы помните (да, это ирония сейчас), я начала с вопроса, почему никто не говорит, что Блок — его самый любимый поэт? Боюсь, многие люди воспринимают Блока только в связи со своим возрастом. Например, стоит влюбиться, и у Блока сразу же найдётся сотня подходящих стихов (в циклах «Прекрасная дама», «Снежная маска», «Кармен»). Или, например, лет в семнадцать-восемнадцать хорошо заходят стихи о страшном мире и всецарящей смерти, о неизведанности и туманности будущего (каждое третье стихотворение в третьей книге). И тогда, если следовать этой логике, как только человек вырастает из переживаний Блока, его стихи сразу уходят на полку и теряют статус «бессмертных»? Но ведь это применимо к любым стихам, тогда почему только у Блока люди не находят для себя бессмертных тем? Почему люди не любят Блока?