4

90-е. Это уже не временной отрезок, не понятие, обозначающее эпоху. Это даже не стереотип. Это, если хотите, фрейм. Вот такой

И осмыслять себя через него, его через себя можно почти до конца жизни. Можно придумывать различные ругательные слова с коннотацией, соответствующей текущей линии партии и правительства: лихие, суровые, беспредельные. А еще можно взять хорошую художественную книгу и почитать о том, как тогда жили и выживали. Кто тогда жил. В этих простых и сложных героях можно узнать старого соседа, периодически уезжавшего в Магадан (и, поверьте, это было не его решение), свою собственную учительницу по ИЗО, подрабатывавшую стриптизершей, имманентного дядю Ваню со двора, бывшего каталу с перебитыми пальцами; с юношеских лет хмурого, думавшего, что он отсидел, кикбоксера Арсена. Со страниц романа на нас глядят окаменевшими глазницами слепки титанов. Богатыри не мы... Одним росчерком пера автору удается воскрешать, казалось бы, навсегда ушедшие в прошлое типажи. Например,

Еще через три дня к ней в контору в сопровождении совершенно преступного вида телохранителя, татуировки у которого были даже на губах (на верхней губе, например, "спроси", на нижней губе "отвечу", из-за чего он казался временами персонажем наскоро нарисованного комикса), заявился немолодой седоватый мужчина, по виду бывший заместитель секретаря провинциального обкома КПСС.

Или одна из толпы обожавших раннего Пелевина, которых Пелевин поздний обожал втаптывать в землю:

- Маринка, привет! - донесся до него бравурный голос Кореянки Хо. - Слушай. Имей в виду, я подумала как следует и решила: лучше ислам, чем буддизм. Правильнее. Теперь мне почти все можно, кроме, конечно, вина и по-моему свинины. В исламе, кстати, кто неверного убивает, того потом гурии ласкают на небесах по триста миллионов лет.

Или еще одна, из молодых, да ранних

Марина знала английский более или менее хорошо: после школы она полгода нелегально прожила в Нью-Йорке у одного знакомого таксиста-структуралиста.

Эти герои жили среди нас. Мы были ими! А у Болмата все они обретают голос, волю, историю.
Вот типичный бизнесмен, Харин. Малиновый пиджак сидит на нем как влитой, и не мешает ему быть выдающимся тактиком рэкета, тонким ценителем женского ума и искусства. Впрочем, он без запинки переключается на феню, может разъяснить понятия любому оппоненту.

Косточки пальцев были у него со шрамами. Когда-то здесь под кожей находился обыкновенный свечной парафин, и кулаки были размером с хороший будильник каждый. Ударом кулака Харин мог пробить входную дверь какого-нибудь незадачливого должника. Три года назад времена изменились. По крайней мере Харину три года назад определенно показалось, что времена изменились. Возможно, он сам тогда, три года назад, первый раз изменился, но он об этом как-то особенно не задумывался. Три года назад он был уверен, что времена изменились и что нужно что-то делать, эволюционировать. Для начала он решил удалить парафин.

У Сергея были хорошие учителя. Пелевин и Маканин не из последних. И хоть книга усиленно маскируется под тарантиновский пиф-паф боевик с характерными многоходовочками, экшн можно смело оставить за скобками повествования, он следует духу минувшей эпохи, но почти никак не дополняет до зубовного скрежета узнаваемую атмосферу, серую и тягучую, а ведь именно ее можно по праву считать главным действующим лицом. Кто не был - не будет, а был - не забудет.
Люди с ума сходили от "беспредельной и страшной свободы", от того, что ты мог сделать безнаказанно и остаться неузнанным. Изложенная в романе история могла случиться в любом городе нашей родины, в это веришь с первых страниц. Новое поколение, вы, конечно, можете ухмыльнуться недоверчиво, но с вас какой спрос, маленькие ишшо. Вокруг меня, 15-летнего пацана в розовых очках с 486-м компьютером в обнимку, варился какой-то адский котел слухов и реальных историй о сумасшедших деньгах, серьезных бизнесменах с капиталами из источников различной степени честности, каких-то разборках, "мутках". В соседнем доме средь бела дня расстреляли банкира. Молодой вдове с маленьким ребенком крупные парни в кожаных пиджаках предложили несколько тысяч долларов и жизнь без дальнейших потрясений. Люди были с понятием, думали об окружающих. Ничего личного, дамочка, просто движения. Вот эти движения в романе описаны вскользь, штрихи в картине эпохи. Люди - вот что главное. Характеры. Тёма, например, мог всплыть только в 90-е. Родись он на 5-7 лет позже, был был вечным тренером по пикапу или недосисадмином. У Марины счастливый билет был один на всю жизнь, и он мог выпасть в ее 20, в наши 90-е. Кореянка Хо, пожалуй, единственный вневременной персонаж, и то лишь благодаря своей тяге к трансцендентному.

Болмату хочу сказать спасибо за возможность вспомнить, какими мы были, и возможность понять, какими не будем уже никогда.

P.S. И,кстати, неисправимым оптимистам не стоит верить еще одному персонажу, престарелому интеллигентному любителю загребать каштаны из огня чужими руками.

— Пройдет время, — сказал Валентин Викторович с такой интонацией, будто читал вслух финал большого и очень хорошего романа, — лет пятьдесят, не больше. Дети этих динозавров отучатся в своих непременных Сорбоннах и Кембриджах и вернутся домой ранним летним утром. В белых чистых рубашках, в хороших галстуках, в настоящих ллойдовских ботинках.