4

Есть нечто, по чему я уверенно распознаю латиноамериканскую литературу (кроме места действия). Это нечто бросилось мне в глаза при первом знакомстве с этой литературой ("Сто лет одиночества" Маркеса, правда тогда я подумала, что это отличительная черта магического реализма, но дело оказалось не в жанре), и это же нечто я потом узнавала и у Ж.Амаду, и у М.В.Льосы. Не знаю, как это нечто называется, но читаешь о какой-то дикой жестокости, мракобесии, жутком унижении или еще о каком кошмаре, и тебя вроде бы должно как минимум передергивать, а тебя обволакивает красивое слово и обыденная интонация текста: это просто жизнь, да, вот такая она прекрасная, всегда такая, а что, ты себе иначе представлял? странно, кто-то обещал другую? другой не бывает. Но если у Амаду и Льосы мне пока попадались вполне такие жизнеутверждающие сюжеты (при этом кошмаров там хватало), то у Маркеса в моем прочитанном неизменно "в конце все умерли".
Вот и здесь читаешь и волосы на голове шевелятся от осознания "обычности" происходящего. А ведь на дворе уже как минимум 18 век (это уже никакое не средневековье, как многим прочитавшим кажется). Герои этой истории упоминают не только "Дон Кихота", но и работы Лейбница. Но кругом бесы, бесы, бесы... Здесь весьма просвещенные священники -- Каэтано и епископ, а вице-король так прямо может протестировать их на современное знание, но при этом все лекари, кроме Абренунсио, залечат до смерти. Здесь разум неведом почти никому, а чувств столько, что иногда зашкаливает. Да и много ли изменилось с тех пор по сути своей?