5 "Утилизируя чувство вины..." (с)

Сегодня мне хотелось побыть одному... Оставить на завтра все нерешённые дела и передвинуть все планы на следующий день. Сколько их ещё впереди? Честно? Мне глубоко наплевать! Чего ты так смотришь? Я успею пожить. Быть счастливым, разочарованным, гордым, тщедушным, высокомерным, раздавленным. Только завтра. Сегодня я хочу быть задумчивым и разобраться, что скопилось в моём прожитом прошлом. Просто куда-то идти в сопровождении музыки, что звучит из миниатюрных розовых наушников, нелепо торчащих в моих холодных ушах. Вполне вероятно, что я смогу ничего не успеть и жалеть о минутах, когда я безвольно пересекал немыслимые улицы города и разглядывал горящие окна. Только не сегодня. Во мне полбутылки вина, усталый взгляд на помятом лице, укутанном в тёплую куртку, и мысли о прошлом, что стёрли с меня умение выдавливать осколки улыбки. Меня одинаково не веселят диалоги прохожих, капризность чужого ребёнка, пятиминутно-влюблённые пары или пьяный субъект, что попросит у меня сигарету со вкусом томящейся вишни.

– Извини, парень... У тебя сигареты не будет? - спросил он с блуждающим взглядом.
– Конечно. Держите! - достав сигарету я обнаружил, что пачка стала на половину пустой, в тон моему  настроению.
– Спасибо! - сказал он и ушёл с глазами полными благодарных оваций.
– На здоровье! - сказал я вслед и задумался.

"Может бросить курить? Хотя эта привычка, одна из немногих деталей каждого дня, что делает меня хоть немного счастливым. В жизни и так мало счастья. Какой бы могла быть жизнь без утреннего кофе и первой сигареты после короткого сна? Такой же бессмысленной," - подумал я и закурил, смотря на одинокий фонарь.

"Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно – возглас счастья.
Только в уборную – и сразу же возвращайся..."(с) Иосиф Бродский

"Какого чёрта я вышел? Почему я помню эти стихи? Зачем я выпил столько вина? Теперь мне нужно искать подворотни, чтобы справить нужду, втиснувшуюся в список более важных проблем и занимающая с этой секунды почётное первое место," – размышлял я, едва пошевелив вслух губами и начал рыскать глазами по сторонам, ускоряя спешность широкого шага. Пытаясь отвлечься я думал о пришедших на ум строках  писателя, что не раз поражал меня сказанным слогом.

"Бродский. Сколько он страдал в своей прожитой жизни? Сколько пережил всему вопреки," - думал я, разглядывая поверхность старого дома, скрывающего под своим фасадом десятки бывших коммунальных квартир. Я вспоминал написанный текст, поразивший меня более полугода назад, где в своём произведении автор рассказывал о периоде взросления, родителях, бедности и полутора комнатах в которых он ютился с людьми беспечно давшими короткую жизнь. Эссе начиналось со слов: "В полутора комнатах (если вообще по-английски эта мера пространства имеет смысл), где мы жили втроем, был паркетный пол, и моя мать решительно возражала против того, чтобы члены ее семьи, я в частности, разгуливали в носках. Она требовала от нас, чтобы мы всегда ходили в ботинках или тапочках. Выговаривая мне по этому поводу, вспоминала старое русское суеверие. "Это дурная примета, – утверждала она, – к смерти в доме".

Тапочки... Как же нелепо и неудобно. Звук шаркающих шагов соседки над моими квадратными метрами меня раздражал не первую зиму. Видимо она не скоро умрёт, судя по логике матери Бродского. Как смерть могла быть связана с носками, что растирают протоптанный пол? Глупость. А сколько умного в этой бессмысленной жизни?

Однако в самом произведении было скрыто столько сокровенности мысли. Столько боли, переживаний, терзаний, тепла, что не выразить множеством многоточий в конце каждого из моих предложений.

С какой любовью он говорил о родителях, как страшился послевоенного времени и влияний режима. "Они все принимали как данность: систему, собственное бессилие, нищету, своего непутевого сына. Просто пытались во всем добиваться лучшего: чтоб всегда на столе была еда – и чем бы еда эта ни оказывалась, поделить ее на ломтики; свести концы с концами и, невзирая на то, что мы вечно перебивались от получки до получки, отложить рубль-другой на детское кино, походы в музей, книги, лакомства. Те посуда, утварь, одежда, белье, что мы имели, всегда блестели чистотой, были отутюжены, заплатаны, накрахмалены. Скатерть – всегда безупречна и хрустела, на абажуре над ней – ни пылинки, паркет был подметен и сиял." В голове так и рисуется образ привычной семьи, похожей на моих родителей, с фирменной фразой: "Прожили день. Слава Богу! Спасибо!"

Только зачем и к чему он был прожит? Хотя к чему эти вопросы? Глупость. Просто живи и пытайся быть счастливым. Как это? У всех выходит по-разному. А у меня не выходит совсем...

Отвлекаясь я пытался вспомнить следующие строки стихотворения, но никак не мог найти в голове второе четверостишье. "Не выходи из комнаты, не вызывай мотора. Чёрт! Что дальше? Я совсем не помню," - подумал я нырнул в огромную арку, чтобы скрыться от взглядов проходящих людей, цитируя третий столбик, который был мне более наиболее близким:

"Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более – изувеченным?" (с) Иосиф Бродский

"Зачем же я вышел? Мог остаться, чтобы читать," - думал я вспоминая содержание небольшого эссе. В книге было много историй о родителях и чрезмерной тоске, что разъедала сущность души больше всех ядовитых кислот. О том, что он знает о периоде знакомства, их жизни и смерти. Жизнь скрытая в историях и воспоминаньях о прошлом. Здесь было сказано о нормах жилых площадей, норме жизни, бедности, власти, тоске, мебели, потолках и буфетах. Он говорил, что ни одна страна не овладела искусством калечить души своих подданных с неотвратимостью России, и никому с пером в руке их не вылечить: нет, это по плечу лишь всевышнему, именно у него на это достаточно времени. "Как же грустно и глубоко," – думал я смотря на разбитые окна.

Эта книга повод подумать о том, насколько ты знаешь родителей. Повод поговорить и узнать что-то о них, не дав вам умереть таинственными незнакомцами. Задуматься над жизнью в эмиграции, словам против действующей власти и ограничением рьяных свобод. Подумать о счастье и разных несчастьях, что ждут впереди или были прожиты. "Кто беден, готов утилизировать все. Я утилизирую чувство вины." (с) Иосиф Бродский

Я выбрался из арки с собственным чувством. Каким? Пустоты... Думал о свободе и смерти. Прямо как он. Думал на кого я похож из родителей и сколько осталось прожить. Надеюсь, что долго. Хотя бы для них, потому что собственной ценности я не имел, вне пределов глубины их подавленных глаз. Я думал о системе власти, о своём скомканном будущем. Шёл домой, где меня ждала вторая половина бутылки вина. В пространство собственных полутора комнат, что скроют меня от людей, но не от собственных мыслей. "Что до меня, – последовал ответ, – то я предпочел бы превратиться в пепел сразу, нежели умирать медленной смертью, постигая сам процесс", - говорил отец Иосифа Бродского. "Как же чертовски он прав," – думал я поднимаясь по лестнице и вставляя ключи в проём собственных комнат. В голову снова лезли стихи, которые стали мотивом всех мыслей этого вечера. Сделав глоток сухого вина, что увлажнил холодные губы я процитировал вслух, среди немой пустоты:

"Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса." (с) Иосиф Бродский

"Нужно позвонить родителям. Я так давно не звонил. Может быть мне станет легче, услышав их измученный голос," – подумал я и стал искать телефон в левом кармане нестиранной куртки. После пары громких гудков мне придётся разрушить четвёртую стену, чтобы сказать, глядя в глаза читателю данной рецензии: "Цените родных. И конечно..."

"Читайте хорошие книги!" (с)