4 алкогольная горечь и прощание с привычной жизнью

Довлатов легко читается, но тяжело ощущается. «Заповедник» - это концентрированная хтонь, алкогольная кома, белая горячка, описанная буквами. Я прочитала книгу примерно за час, она совсем кроха. А вот под впечатлением хожу третий день.

Главный герой — писатель. Но его не печатают, он ощущает себя неудачником, не сумевшим примерить на себя образ «печатного» писателя, которого от цензуры защитит либо «надежная броня литературной вторичности», либо патетичность. И он сбегает — от жены, которая пытается убедить его переехать за границу, от нехватки денег, от себя самого. Сбегает в Пушкинский заповедник, где как раз есть вакансия экскурсовода.

Заповедник — место тихое и абсурдное. Женщины, жаждущие любви и хоть какого-то внимания, никогда не трезвеющие мужчины, устраивающие дебоши, туристы, которым, в общем-то, все равно, что экспонатам до подлинности далеко, а на портрете якобы прадеда Пушкина изображен сильно загоревший русский генерал.

Первый раз мы встречаем Бориса, главного героя, когда он похмеляется. Он — алкоголик, но большая часть страниц — это его жизнь между двух запоев. Борис пытается не пить, погружаясь в пучину самобичевания. Даже комната, которую он снимает у местного алкаша, выглядит частью этой болезненной рефлексии — она больше похожа на заброшенное пристанище бездомного, чем на место, где можно жить. Борис чувствует себя загнанным в угол, ненужным этому миру. С одной стороны, у него есть шанс уехать с женой и дочерью, начать новую жизнь, избежать удара того топора, который над ним уже навис. С другой, Борис абсолютно безволен. Он плывет по течению, не желая ничего менять и бесконечно страдая от грядущих изменений.

Довлатов замечательный стилист, даже шутки двух алкоголиков выглядят одновременно просто и так, будто каждое слово стоит на своем месте, тщательно выверенном. Он шутит, и шутит иронично, но с какой-то привычной теплотой. Он не осуждает никого из своих героев, они все равны, все одинаково важны.

Я сел у двери. Через минуту появился официант с громадными войлочными бакенбардами.
— Что вам угодно?
— Мне угодно, — говорю, — чтобы все были доброжелательны, скромны и любезны.

Этой маленькой повестью Довлатов прощался с Советским Союзом, и, вероятно, поэтому так отчетливо слышен голос человека, который не хочет уезжать, для которого привычные алкаши милее заграницы:

– Но ведь сейчас отпускают.
– И я хочу этим воспользоваться. Мне надоело. Надоело стоять в очередях за всякой дрянью. Надоело ходить в рваных чулках. Надоело радоваться говяжьим сарделькам… Что тебя удерживает? Эрмитаж, Нева, березы?
– Березы меня совершенно не волнуют.
– Так что же?
– Язык. На чужом языке мы теряем восемьдесят процентов своей личности. Мы утрачиваем способность шутить, иронизировать. Одно это меня в ужас приводит.

Послевкусие у книги тоскливое и горькое. Но это же Довлатов, разве у него бывает иначе?