5 Люди лунного света (рецензия Cadenza)

Как писать рецензию на сборник рассказов?
Всё равно, что писать рецензию на капли дождя на вечернем окне, похожего на утраченную картину Сёра.
Всё равно, что писать рецензию на медленно падающий снег у вечернего фонаря или на улыбку незнакомки, прекрасного смуглого ангела, промелькнувшего в толпе.
Я расстался с любимой и тихо схожу с ума. Она нежно мерещится мне везде: в тихо падающем снеге у фонаря, в улыбке незнакомки, в строчках Газданова..
А почему бы не написать рецензию на снег у вечернего фонаря?
Почему бы.. не написать любовное, откровенное письмо, снегу, да и - фонарю?
У меня появилась странная привычка: я читаю свои стихи фонарю и даже целую его, закрывая глаза, а он, милый.. зажигается от счастья.
Я просто знаю, что ровно в 16:30, зажигается фонарь, и в это время прихожу к нему на свидание.
Иногда, мимо нас проходят девушки, влюблённые пары, и странно улыбаются, глядя на нас, как я целуюсь с фонарём.
Быть может думают.. что я пьяный, или сошёл с ума. А я просто люблю и томлюсь без моего смуглого ангела.

Боже, как сладостно сознавать, что фонарь зацвёл и весь светится от моих поцелуев, стихов!
Стыдно сознаться.. но я даже в сексе, не «доводил» до такого блаженства, любимую. Хотя полуприкрытые глаза светились, да.
А тут, от моего поцелуя.. зажигается целая улица, а быть может и город, или даже города, и любимая идёт по вечерней Москве и вдруг перед неё зажглись фонари и постелили свет к её милым ногам, и улыбается она нежно и не знает, что это я думаю о ней.. целуясь с фонарями.

Так как писать рецензию на сборник рассказов?
Ощущаю себя Форрестом Гампом, сидящем на остановке на скамейке с томиком Газданова, вместо коробки конфет.
Есть что-то забавное в том, что у раннего Газданова находили влияние Пруста, хотя.. он его не читал.
Сравнивали с Набоковым.
У них были свои забавные и милые русские дуэли: то один упомянет другого в романе, то наоборот.
Выстрел раздался в темноте. Оба живы, и даже бессмертны, а читатель через век, ранен в самое сердце в своей спальне. Чудеса..
Я бы не сравнивал Газданова ни с кем. Разве что.. с белоснежной тишиной опустевшего вокзала, когда свет одиноких фонарей словно бы заметает пути и задремавшего на скамейке человека.

С чем мне сравнить рассказы Газданова?
Есть люди-лунатики. Есть самый редкий вид лунатиков: влюблённые сумасшедшие.
Окликни такого на карнизе, и он очнётся, обернётся на тебя и мир, бог знает чем: веткой сирени на ветру, снежинкой на Юпитере: там удивительные снежинки, размером с ладонь. Больше похожи на удивительных, огромных бабочек в Калькутте у вечернего фонаря.
Ладонь любимого человека в ночи, если её поднести к лицу, и правда похожа на медленную, задумавшуюся снежинку на Юпитере.
Вот она опустилась на плечо любимой и улыбнулась от счастья и она принесла её домой..

У Газданова, как и у Андрея Платонова, лунатизмом страдает  — бесприютная красота мира и боль человека и счастье, не менее бесприютная, словно дворняжка.
На днях я шёл по улице и думал о пронзительном рассказе Газданова об Эдгаре По в России — Авантюрист (рассказ о бесприютной и озябшей душе на земле, о поэтах, любви, словно все они не из этого мира, с далёких звёзд и на земле им зябко и одиноко жить, они задыхаются на земле), и вдруг, перед моим взором ласково проступили очертания рая.
Это был настоящий рай, что забавно, т.к. я недавно покончил с собой и даже умер, но меня зачем-то спасли грустные ангелы в белых халатах.
Но рай я увидел не тогда, не после смерти, а чуть позже, недалеко от моего дома.
Этот странный рай напомнил мне бесприютную нежность рассказов Газданова.

Зима. На обочине дорожки, в снегу, словно дети, играют грачи (наши русские вороны а-ля Эдгар По).
Грачи делали, в снегу — «ангелов», причём, сразу — падших.
Слева от дорожки — зелёная зона, с деревьями и зелёной озябшей травкой: оазис посреди зимы (там проходит теплотрасса под землёй).
Кое-где пробивается пар: словно снег мечтает о чём-то.
Снег стал лунатиком и тихо поднимается вверх, словно его вес закрыл глаза и он в невесомости, где-то возле Юпитера.
Среди карей земли, перепуганной травы и пятен снега, то тут то там — сереют люки, и на них спят — собаки.
Люки похожи на маленькие островки-планеты, и на каждой планете, словно в Маленьком принце — по своему «лисёнку».
Им тепло, хорошо.. это их рай. А может и мой.

Боже! Как я хотел в тот миг, чтобы Газданов оказался рядом со мной и увидел эту красоту и написал бы об этом рассказ!
Я улыбнулся от нежности мечты и бессознательно обернулся вслед за улыбкой своей, желая увидеть чувство, рождённое улыбкой, как друга. Желая увидеть Газданова.
Но вместо Газданова, на краю дорожки, был грач. Он медленно взлетел и на миг завис в воздухе, расправив крылья, «сделал ангела» в примятой, белоснежной тишине воздуха и опустился, озорно посмотрев на меня, наклонив тёмную головку.
Мне хотелось сходить за томиком Газданова, принести его сюда, улечься рядом с собаками на зимней травке возле тёплого люка, и читать.. или мечтать о любимой моей.
Но это я сделал лишь в мыслях, и в мыслях меня даже забрала милиция и собаки посмотрели на меня так жалобно, словно у них было больше прав на рай, чем у меня: кто я? Что я без любимой?
Когда я освободился из полицейского участка, я снова пришёл к собакам на люках и накормил их конфетами, которые были у меня в карманах, накормил их в грустном раю возле моего дома.
Славно было посидеть рядом с ними, пока они кушали из моих рук, с ласковым недоумением смотря на меня.
Я им рассказывал о Газданове, и моём смуглом ангелу, без которого мне и рай, не рай.

Странное свойство рассказов Газданова: они какие-то.. невесомые.
Их порой хочется не читать, а слушать, как дождь, причём — пальцами: красота и ночь накрапывают на окошки зажжённых страниц.
Когда я купался на озере Иссыкуль, где вода так насыщенна солью, что нельзя утонуть, то ощутил нечто похожее на чтение Газданова, с той лишь разницей, что в прозе Газданова растворено почти критическое количество сна, одиночества и звёздной тишины.
Но я и на Иссыкуле чуть не утонул, и дело не в том, что не умею плавать: я и жить не умею.
У меня после травмы, болела спина. Я плавал в вечерней невесомости, не умея плавать (вот бы так в любви!), и случайно перевернулся на живот, лицом — в звёзды, отражённые в воде.
Я захлёбывался звёздами и не мог повернуться на спину.
Тогда я впервые понял весь экзистенциальный ужас беспомощности.. нет, не только многих героев Газданова, израненной красоты его рассказов, но и ужас простого жучка, лежащего на спине.

Газданов пишет обо всё и ни о чём. Какая-то смысловая синестезия, похожая на смещённую оптику осязаний ангела, или ребёнка, бог знает чему улыбнувшемуся во сне.
Читаешь, например, таинственный рассказ из времён революции (Пленник), о трагедии человеке, об ужасе приговорённого к казни, а почему-то кажется, что главное «действующее лицо», это грустно мерцающий снег за тёмным окном, да тихий стон во сне, женщины (интересно.. а кем мы станем после смерти? Может.. именно этим тихим снегом, или сном женщины.. я бы хотел стать сном женщины, вполне определённой, с удивительными глазами, цвета крыла ласточки. Зачем мне рай? Мне сладостно было бы навсегда поселиться во сне любимой. Снится ей сиренью на ветру, ласточкой на заре, непоседливой дворняжкой, подбежавшей к ней на улице и лизнувшей ей руку).

Интересно, что снится этой женщине в рассказе? Кажется, то, что ей снится — это и есть, главное, вечное, а всё иное — бред и снег за окном. И революция бред, и расстрел, и эта ночь.
Да, и трагедия людей, быть может ангелам видится в виде снега: вот он на миг попал в свет окна, просиял как звёзды, далёкие, милые, населённые быть может, таинственной жизнью, и погас навсегда.
И лежишь ты потом после чтения рассказов Газданова и пытаешься заснуть, а за окном идёт снег.
Красота и одиночество рассказов, растут в тебе всё больше и больше, и кажется, что эта красота и боль, высвободились из твоего тела, блаженно надорвав его, как конверт, и теперь в комнате метёт метель и цветы на обоях зацвели как-то ярче, как лунатики, и твоё огромное крыло разметалось по стене и потолку, жутко изогнувшись, уронив с полочки книгу, и цветы на обоях застонали женским голосом..
Крыло лежит на полу, как сугроб.

Ты в ужасе просыпаешься, судорожно глотая воздух сердцем, рукой: тишина, темнота..  лишь серая кошка, с белыми лапками, кошка-лунатик, замерла на полочке, талантливо притворившись задремавшей лампой.
Прислушиваюсь. за стеной, кто-то занимается сексом
Моя постель бессмысленно пуста, как начатое и недописанное письмо любимой: голубоглазый почерк моих снов..
Любимой снова нет в постели. Только мои бесприютные сны.
Мой привычный ад..

Мне кажется, что рассказы в сборнике, расположены в странном порядке, словно бы некий смуглый ангел подмигивает тебе.
И если их прочитать в нужном порядке, то ты поймёшь какую-то главную тайну о жизни.
Ангел, составляющий сборник, помог читателям, выбрав первым рассказом — Гостиница грядущего.
Это самый первый рассказ Газданова. Со своими милыми слабостями и чудесными мечтами, как и положено первым юным снам творчества и молодости в целом, но как начальный, основной аккорд — он безупречен.
Не нова мысль, христианская, вроде, что все мы гости в этом мире.
Но у Газданова в рассказах, гостиница — не земля, а весь наш грустный мир, с адом и раем.
И в этой «гостинице душ», как сказала бы Цветаева, равно бесприютны и несчастны, и проститутки, ищущие любви, и священники, ищущие бога, и убийца и поэт и тихое мерцание снега за тёмным окном: лучшая иллюстрация к книгам Газданова: их нет в книге, но стоит лишь перевести взгляд на окно..

Сильно поразил меня рассказ — Чёрные лебеди.
У Набокова, в «Защите Лужина», гг, с фамилией из романа Достоевского, приходит к психоаналитику и тот с загадочной улыбкой, запрещает ему волноваться и.. читать романы Достоевского.
Другими словами, запрещает ему осознать, что он — всего лишь персонаж Достоевского (внимательный, и чуточку пьяный читатель, с улыбкой заметит в психоаналитике, хорошо загримированного Набокова).
В рассказе Газданова, гг — персонаж Достоевского. Оригинальный человек, грустный и одинокий чудак.
Он живёт пустой жизнью, не своей.
Газданов написал эдакий артхуас о Гадком утёнке.. которому перебили крылья, изуродовали жизнь, и превратится в прекрасного лебедя, он сможет не иначе, как умерев, освободив прекрасную душу, от уродливой жизни и грустного тела.
Нашего героя спросили, как он относится к Достоевскому?
Он сказал: Достоевский — мерзавец.
Эдакое богоборчество и бунт.. персонажа, против создателя.
В некоторой мере этот рассказ - эмпатическая дуэль самоубийцы и рассказчика: можно ли предотвратить самоубийство? А можно ли предотвратить перелёт птиц на юг, осенью? Или цветение сирени?
Другой вопрос.. а что, если бы на месте рассказчика, была прекрасная женщина? В чёрном платье... с удивительными глазами, цвета крыла ласточки.

Данный рассказ, об экзистенциальных аспектах самоубийства, во многом перекликается с трагически-прекрасным рассказом Набокова — Пильграм (любопытно, что оба рассказа написаны в 1930 г), о несчастном «маленьком человеке», тоже, живущего не своей жизнью: торгует бабочками в эмигрантском магазинчике, вместе со своей печальной женой, но мечтающего побывать в чудесной Индии, на Алтае, Аргентине… где водятся эти ангелы, с удивительными глазами на крыльях.
ГГ Газданова, на меня совсем не похож, но вот общие контуры трагедии… когда читал, слёзы дрожали на ресницах.
О бессмысленности моей жизни, как самой по себе, изувеченной, так и жизни без моего смуглого ангела.

Это даже забавно. У многих, есть всего 1-2 причины для самоубийства. И часто, миражные, эмоциональные. Стоит перетерпеть или ступить в сторону.. и всё изменится.
А мне некуда ступить. Более того.. у меня, как этих причин — как снега за окном: нецензурное количество.
Мне часто снится сон, как я выхожу ночью из дома. Пробираюсь по кошмарным буеракам, пустырям, мрачным и навек перепуганным улочкам, и подхожу к своей чёрной машине, стоящей в богом забытом месте, упираясь бампером в мрачную и высокую стену, словно наказанный ребёнок или грустный зверь — лбом.
Я завожу её и машина бессмысленно, как в жутком сне, едет на месте. Дым и скрежет шин.
И так всю ночь.. Открываю дверь, и выхожу, бледный и лёгкий как призрак. Еле дохожу до дома и падаю в постель без сил. Просыпаюсь ночью и.. всё по новой.
Даже во сне от этого можно сойти с ума и застрелиться. А я и стрелялся.
Вот было бы здорово, если бы Газданов написал обо мне рассказ. Вроде такая пустая жизнь, но если это всё описать так, как Газданов, то вышло бы… прекрасно, почти как в раю. Только в раю не стреляются, вроде.

Газданов открылся для меня как нежный брат Платонова по музе.
В рассказе, гг говорит о своей мечте увидеть в Австралии, озеро, с чёрными лебедями: когда они взлетают, небо покрывается тёмной, трепетной рябью. Словно небо населено падшими ангелами или птицами.
Совершенно платоновский образ о планете-рай, без людей, населённой одними птицами.
Тоска души по крыльям.. а проще говоря — по бессмертной любви. Но гг этого так и не понял. Да и мы не понимаем этого порой, мечтая о своих «чёрных лебедях».

Неожиданно потряс меня рассказ — Биография. О смерти проститутки.
Вообще, у Газданова, дивно преломилось — как луч в окне с радужной трещинкой, - творчество Мопассана.
Но в данном рассказе, Газданов равно близок и к Толстому, с его прекрасной повестью — Смерть Ивана Ильича.
Вот только вся пронзительная разница в том, что у Толстого, гг на пороге смерти, осознаёт пустоту своей жизни, в нём тихо сияет вечность, и ангел, в образе слуги Захара, ухаживает за ним.
У Газданова.. всё мрачнее. И во многом — жизненней. И в смерти — есть свои богачи и нищие. Богатых в смерти, жалеть легко. Они умирают художественно, с богом и ангелами. А нищих жизнью и смертью? Кто им будет сострадать? Ангелы и привередливые читатели-эстеты, привыкшие к «красотам», отвернутся от такого ада.
Несчастную женщину, прикованную к постели, до последнего её вздоха, окружают — бесы, а не ангелы. Ангелы может и есть, но их невидно. Так, руки читателей прозрачно порхают над постелью несчастной и она словно бы видит их смутно.
Если героя Толстого на смертном , посещали вечные и прекрасные истины, словно милосердные ангелы, то несчастную женщину, изнасилованную жизнью, без образования, с кротким умом, посетила всего одна маленькая и пронзительная до слёз «вечная» мысль. Она с робкой грустью сказала своей хозяйке, кричавшей на неё, простёртой в постели: душа.. это такая маленькая вещь, которая не болит, но страдает.
И что тут скажешь? Всё верно. Толстого читал, не плакал. А тут прям слёзы дрожат в горле..

На днях смотрел какой-то французский фильм, и там говорилось о публичных домах в Индии.
Мол, земля рядом с такими домами — священная.
Я, наивный романтик, грустно улыбнулся и мысленно расцеловал милых индийцев: какая прекрасная и чуткая мысль! Столько страданий перенесли женщины, что земля вокруг стала святой!
Куда там.. через пару секунд, гг сказал, что свята она потому, что мужчины, входя в публичный дом, оставляют у порога — добродетель.
Как я возненавидел мужчин в этот миг!! Рядом со мной, мужчин не было, тем более не было индийцев. В спальне был один я. В вечернем тёмном окне отражалась чеширская печаль моего отражения: голый торс, мои непоседливые волосы, с лунатически приподнявшимся на макушке «хохолком» — я был похож не то на индийца, не то на обрусевшего индейца, с пером на голове: вздохнув, я дал себе пощёчину.. и ощутил странное, тоже, какое-то чеширское чувство стыда, словно дал пощёчину совсем невинному человеку. А есть ли невиновные в этом безумном мире?
Мне стало чуть легче.
Газданов, милый, почему ты не написал обо мне рассказ? Я и правда похож не на живого человека, а на забавный и грустный персонаж одного из твоих рассказов..

Потряс меня рассказ — Мартын Расколинос
Лёгкая отсылка к Достоевскому, но больше — к милым юродцам Лескова и Тургенева.
В некоторой мере, это пронзительный апокриф Муму Тургенева, но с ярчайшей темой любви.. делающей из нас и юродивых и ангелов и муму даже.
Вечный образ, до слёз на сердце, почти цветаевский: человек сидит в сумерках кинотеатра и смотрит на чужую жизнь, на нежность и грусть чужой жизни, потому что.. своей жизни — нет.
Так у Тютчева, душа смотрела с высоты, на брошенное ею тело.
Но Газданов описывает эти.. «тени» на экране так пронзительно, как если бы они были тенями в пещере Платона.
Кинотеатр, в пещере Платона.. Чудесный образ. Газданову бы понравилось.

Не помню, в этом рассказе или в другом, Газданов предстаёт как тончайший психолог, не меньший, чем Толстой.
Женщина читает роман Золя — Дамское счастье, и пьёт чай.
Она пытается ложечкой размешать сахар, но, углублённая в чтение, нежно промахивается и «мешает» рядом — пустоту, и вдруг, пейзаж в романе, нелепо и темно накреняется, герои словно сходят с ума и говорят бессмыслицу.
Этот мотив можно распространить и на все рассказы Газданова, на его несчастных героев, в поисках счастья и любви. Да и на нашу жизнь и любовь.
У Чехова, люди просто пьют чай, а рушатся судьбы. У Газданова, простая ложечка, промахнувшаяся мимо стакана.. рушит весь мир, который сходит с ума. Или.. ложечка возвращает ему его подлинный безумный облик? (есть эффект бабочки, а для меня теперь есть — эффект ложечки Газданова).
У каждого из нас — своя «ложечка», промахнувшаяся.
Слово ли это любимому человеку, промахнувшееся мимо его сердца, или поступок, добрый, светлый.. но тоже, трагически оступившийся. И вот уже сердце и жизнь летят к чёрту.

В рассказе есть кошмарный эпизод «дуэли» между животным и человеком, поднятый на экзистенциальную высоту: он гораздо более жесток, чем в повести Тургенева «Муму».
Но тут это символ. Животное — как душа самого героя (как там у Платонова? Душа человека — неприличное животное), и как сосредоточие почти кинговских сил зла, убивающих любовь в этом мире, на миг воплотившихся в инфернальной кошке.
А вообще, поражает, как человек может анестезирующе лгать себе, смещая оптику восприятия: чего не видно, того словно и нет. А чего нет, чего нельзя коснуться, то словно бы и не страдает в муках.
Страдание кошки, мы хорошо видим. А когда в нашей душе, или в душе любимого человека, увечатся трепетные чувства, которые живы, не менее чем кошка, то мы почему-то не всегда видим это и не рыдаем.

Мы так развращены цивилизацией, избалованы искусством, мы стали.. де Садами сострадания: нам нужно эстетически-выверенное, сладострастное описание писателем, страдания, чтобы мы увидели, как прекрасно и романтично оно может быть.
Тогда мы может и пустим слезу.
Но многим героям Газданова, до этого нет дела: все в этом мире, изувечены по своему: и сердца и память и любовь и бог и искусство и молчание влюблённых и даже снег возле ночных фонарей.. да и сами, фонари, с их одиноким и ненужным светом, под которым хочется или застрелиться, или признаться в любви — навеки, обязательно — навеки, или упасть на колени в снег и молиться, молиться, бог знает кому: богу, ночной тишине, медленно падающему снегу, остановившейся возле тебя, собаке, с удивлением грустных и ласковых глаз, смотрящей на тебя, ибо она такой же лунатик в эту ночь, как и ты и тихий снег и любовь..

А ещё мне пришло на сердце (не на ум, именно на сердце), что космогония Газданова, напоминает таинственные «пузыри земли», из маленького стихотворного цикла Блока: и обнажённая, истомлённая грудь женщины в ночи на постели, и купола храма, и взошедшая луна и смуглое тепло плеч любимой женщины и стихи, словно бы всплывающие из глубины страниц и тьмы веков, всё это — храм, гостиница-храм, и в этом храме, всё блаженно-прозрачно, и вместо икон: тихий снег за окном, улыбка ребёнка, слезы незнакомого человека в кинотеатре… Словно бы Христос воскрес только вчера. И вчера же — распят.
Время у Газданова — тоже, лунатик.

И вот я выхожу ночью на улицу и опускаюсь на колени в снег, возле фонаря (ну вот, в конце рецензии, как и в начале, снова блоковская ночь, улица, фонарь.. круг замкнулся: сборник Газданова заканчивается чудесным рассказом — Фонари, о странном виде лунатизма — нет, это не о любви, - во многом — Андрее-Платоновском), перед бездомной, озябшей собачкой и говорю ей, беря её удивлённую карюю мордочку в свои озябшие руки: прости меня.. прости. Я люблю тебя!
И говорю я это ей, и, одновременно, моему смуглому ангелу, ибо всё в мире блаженно связано, если ты.. любишь, и я знаю наверняка, что любимая моя, даже если и не прочитает эти строки, чудесным образом услышит меня и грустно улыбнётся в этот миг, даже если она спит. Улыбка лунатик..
Боже мой.. я помню рай: когда я и любимая были вместе.. Я любил, как лунатик, просыпаться ночью от невыносимой нежности к любимой, потому что во сне её не было и там было неуютно, зябко и темно.
Я мог часами смотреть на моего спящего смуглого ангела и словно странный охотник-лунатик (Тургенев?) в кустах рая, ждать, пока появится она..  птица-счастья: улыбка. Улыбка на лице спящей женщины.. боже мой, есть ли в мире что-то более невесомое и прекрасное?
С прекрасной строкой Газданова сравнить ли улыбку любимой моей?
Нет, Газданов, прости, но она прекрасней всех твоих строк..