5 Неповторимая мечтательная юность -- на смертном алтаре

Оценивать низко такие книги -- подлое преступление и содействие нацизму.

Марк Леви -- писатель, создающий романы, больше легкие, с оттенком любви. Эта книга развеяла данный миф и прикрепившееся к нему клеймо романтика.
Книга о событиях Второй Мировой была написана десять лет назад.
В центре повествования -- вчерашние дети от 17 до 20 лет, у которых оккупация отняла права, родных, дом и всё остальное.
Я читала как-то мемуары немцев, так там они прямо говорили, что европейские страны сдались им без боя.
Как говорит сам Леви "Моя книга — история трех десятков детей, которые умерли с возгласом «Vivа la France» на устах, но они не были французами."
И эта повесть, похожая на сухой и стремительный сценарий к фильму, не плод фантазии автора, живущего в мирное и сытое время, это -- дневники, очерки, записки его отца, его брата и всей бригады сопротивления фашизму. Дневники, которые никогда не велись, но события которых автор собирал целых десять лет.
Поначалу, читая, мне не верилось -- а разве так бывает? Нет, не неимоверная немецкая жестокость, об этом я наслышана, а бунтарская, непокорная смелость, этот юношеский максимализм и пофигизм, отсутствие инстинкта самосохранения и жалости к себе самому во имя правого партизанского дела.
И научились ли последующие поколения терпимости и любви?
Марк Леви рассуждает над сегодняшним нацизмом, он дает четкий ответ, послушайте вырезки из интервью с ним:
"Националистические организации обманывают людей, якобы давая возможность осознать свое место в мире, а на самом деле кормят ложью.
Нет такой страны в мире, где бы население состояло только из людей одной национальности. Можно любить страну, бороться за нее и умереть, не будучи представителем главной ее национальности. Родина — это то, что ты любишь и за что готов умереть. Организация указывает, как и кого надо ненавидеть. Посеянная в плодородную почву юношеского максимализма и желания действовать здесь, сейчас, сию минуту, подобная идея дает ужасающие всходы.
Выросшие в достатке и благополучии, не знающие голода, бомбежек, настоящих ужасов смерти, не понимая последствий своих увлечений, они видят в национализме один только лишь кураж и праздник.
Но самое страшное, что большая часть их уверены, что они делают доброе дело. Мнят себя рыцарями, сражающимися с драконом, но дракон поселился у них внутри."
Это -- чума, которой заражаются от... безделья. Молодые люди, которые не стремятся к самоидентификации с помощью учебы, профессии, устроению своей судьбы, подаются в такие сомнительные течения...
Автор также рассказал, что в учебниках, к сожалению, замалчивается эта черная страница -- Франция под гнётом фашистов, её сотрудничество и репрессии к патриотам, и лишь при Жаке Шираке стало возможным узнать толику правды:
"Единственное, о чем мало говорится, — о правительстве Виши, как о самой неприятной странице истории Франции.
Не знаю, как сейчас преподают в школе историю, но когда я учился, рассказывали, как началась война, в учебнике было всего пару строчек про оккупацию."
Далее, о героях.
Это были самые разные дети из разных слоев, они жаждали просто свободы для своей родной страны. Поначалу -- любимые дети. Потом -- обобранные люди, у которых остались мечты. И они такие разные, как полотно цветущего поля -- и ромашки, и тюльпаны, маки, нарциссы, гиацинты... Тут француз восхищался испанцем, здесь итальянка влюбляется в французского еврея...
Я приведу пару Золотых выдержек из книги:
"Вот видишь, какую историю я тебе рассказал - историю про французского кюре, который отдавал свою еду, чтобы спасти араба; про араба, который спасал еврея, помогая ему не утратить веру в человеческое благородство; про еврея, который поддерживал умирающего араба, в ожидании собственной смерти; словом, я рассказал тебе о мире обычных людей с его мгновениями нечаянных и светлых чудес."
Про силу любви, которая так нужна одиноким молодым людям -- чистой и крепкой любви, что выше войны, законов, запретов, ужасов оккупации, когда сам звук предпочитает молчать, дабы сохранить себе жизнь.
"Чувства преодолевают любые, самые крепкие решетки и бесстрашно вырываются на волю, не признавая ни государственных границ, ни языковых и религиозных барьеров. Они свободны, они находят друг друга, невзирая на тюрьмы, придуманные людьми."

Самих героев будет много -- и сам рыжий близорукий Жанно, его братец-смельчак Клод, чудоковатый беззубый Шарль, смельчаки Ян и Эмиль, ослепительная София, женственная Катрин, ответственный Марк, строгий Борис и другие. И еще больше смертей -- их и прохожих, таких же несчастных. Это -- патриоты, коммунисты, евреи и несогласные с фашистской политикой местные.
Ребята проводили невероятные сабботажи, сумасбродничали в проводимых "акциях", терроризируя фашистов. Нет, они не преувеличивали свою значимость, они повышали дух угнетенного населения, они приближали победу.
Написано без сентиментов, а и не надо -- все равно вышибет слезу. Эти слезы будут от несогласия с несправедливостью, от жалости за юные детские отнятые судьбы, от негодования за предательство -- перед арестом бригады рядовой милиционер, что отличался от своры грабителей-собак и насильников в погонах, услышит приказ следователя и с риском для жизни оповестит верхушку-лейтенанта. Тот был главой крыла партизанов, и дай бы приказ на бегство оттуда, из Леона... Но военный покровитель выбрал предать группку во имя будущих наград.
Слезы будут. И много. Как смертей, мяса, крови, блох и вшей -- уже потом, в поезде на Дахау.
Перед смертью, уже спасшись, умирающий товарищ просил:
"Пройдет время, и у тебя родятся дети, один, двое или больше… мне уже некогда считать. И ты обязательно передашь им мою просьбу, ты скажешь, что для меня это очень важно. Что они должны сдержать обещание, данное некогда их отцом. Потому что наше военное прошлое перестанет существовать, ты сам увидишь. Вот и попроси их рассказать о нем, рассказать нашу историю в будущем свободном мире. Рассказать, как мы боролись ради них. Ты объяснишь им, что на земле нет ничего важнее этой чертовой свободы, способной подчиниться тому, кто за нее больше отдаст. ... Обещай мне, Жанно, еще одно: обещай, что когда-нибудь ты полюбишь. Ах, как мне самому хотелось полюбить, как я мечтал об этом! Обещай, что когда ты возьмешь на руки своего ребенка, то в первом же твоем взгляде, взгляде отца, давшего жизнь своему сыну, будет светиться искорка свободы, моей свободы. Если ты это сделаешь, значит, от меня хоть что-то останется на этой проклятой земле."
А пока весь мир следил за Сталинградом. И тот бой повернул штурвал войны -- союзники начали бомбить территории, подвластные немцам.
Но мальчишки, так ждавшие помощи, будут заживо гнить в тюрьме, не думая о себе, но вспоминая о борьбе и... любимых:
"Я постиг одну из самых верных и прекрасных истин: человек может смириться с мыслью о собственной смерти, но не с отсутствием тех, кого любит. Отсутствие любимого человека хуже смерти; иногда по ночам, во сне, Жак тянет руку к чему-то, что давно ушло в прошлое: можно ли удержать былые ласки, касание нежной душистой кожи, взгляд, исполненный сострадания?!"
Никто не хочет убивать. Но встанет выбор -- ты, честный, его, подлого, или он тебя? Один из героев, мальчишка-ангел так и не сможет, у него непоколебимая вера в чистоту людей...
Эти самоотверженные парни и девушки, как в Молодой Гвардии, сражались за свободу Родины. Своими силами, пешком и на велосипедах, вечно голодные, с кустарными орудиями. И пусть их предадут свои же и тогда, и сейчас -- у Бога есть свой обелиск, где имена таких выгравированы навечно.
Книга не похожа на структурированный, стандартный роман -- это, скорее, мозаичный калейдоскоп из разных судеб, из мирных дней и маленьких радостей при гнёте. Это разноцветное сукно, прошитое одной нитью общей судьбы двух братьев.
Опять... вечно о "жидах". Но какой же это "жид", если это обычная, к тому же, атеистка, молодежь, да и отец их, как и мать, не знали даже примитивнейшей молитвы?
Парень Жанно никогда не бросал верить в людей. Его маленькие события заставили меня поверить вместе с ним.
Человек -- смесь разнообразных чувств, а главное, делающее его Человеком -- Достоинство.
У полуживых молодых людей отнимали это человеческое достоинство, заставляя жить в камерах голышом, снимая с них даже изношенные трусы, и потом, уже на станциях, вынуждая справлять нужду перед конвоем. У них отбирали право на глоток воды и воздуха, заперев в зажаренных солнцем вагонах, у них отбирали право на самосохранение, когда их скотные запертые и опечатанные вагоны бомбили и рвали на куски самолеты уже союзников.
"Книга эта написана не для прошлого, но во имя будущего. В мире еще достаточно таких детей свободы. История ребят помогла мне многое понять и о своей жизни. Научила главному — чтобы в нашей жизни ни произошло, мы все равно несем ответственность за все человечество. Это книга — дань уважения посторонним людям."
Давайте споем аналог смысла строчки Цоя из песни про тех, кто живет по законам другим и кому умирать молодым -- "Через час на ней цветы и трава, через три она снова жива".
Давайте представим, как во время казней гордые партизанские души не переставали петь о холме, уходя безвестно, пропадая пропадом, но с честью.
"На том холме девчонок шалых нет,
Нет ни шпаны, ни бандюков, ни лохов.
Ах, где же ты, Мулен де ла Галетт,
Где ты, Париж, обитель скоморохов?!
Тот холм напился кровью допьяна;
Все, кто там пал, ни в чем не виноваты.
Зато тиранов обойдет война,
Они спасутся, - сгинут лишь солдаты.
Тот холм прозвали Красным в честь ребят,
Что, взяв его, легли на поле боя.
Там нынче созревает виноград,
В чьем сладком соке бродит кровь героя.
Тот холм не знает свадебных пиров,
То не Монмартр для праздничных гуляний.
Здесь слышен только плач скорбящих вдов
Да звук сиротских жалобных рыданий.
Тут кровь простых людей лилась рекой,
Тут вся земля слезами пропиталась.
Злодеи, что живут одной войной,
Не плачут - этим не знакома жалость.
Тот холм прозвали Красным в честь ребят,
Что, взяв его, легли на поле боя.
Там нынче созревает виноград,
В чьем сладком соке бродит кровь героя.
На том холме сбирают виноград
С веселым смехом и веселой песней.
Влюбленные друг другу говорят
Слова любви, которых нет чудесней.
Им застит взор любовный жаркий пыл.
Они не слышат, в поцелуях тая,
Как ночью тени вставших из могил
Стенают на холме, к живым взывая.
Тот холм прозвали Красным в честь ребят,
Что, взяв его, легли на поле битвы.
Там нынче созревает виноград,
А мне - видны кресты, слышны молитвы."
Нужны ли подобные жертвы, если сильные мира сего не понесут убыли и им достанутся только трофеи?
Эти дети, как и многие, жертвуя собой, жаждали весны и немногие её дождались. Но тут возникает жестокий и реальный, как бы пугающе это ни звучало, вопрос -- а надолго ли?