3 Понаехавшие со своими самоварами

Лесков - один из моих любимых русских писателей, но эта повесть немного разочаровала.

Мне всегда так нравился язык Николая Семёновича, но "На краю света" я читала и плакала буквально. Невозможно продраться сквозь эту староцерковную речь священников, она кошмарна - по пять раз перечитываешь предложение, чтобы хоть как-то до смысла доковылять. А когда добираешься, жутковато становится за этот кромешный русский шовинизм.

Славянофильство Лескова всем известно, но мне казалось, он обычно осторожен и остроумен в своей гордости за своих. Герой этой повести говорит сомнительные речи на голубом глазу, даром что епископ. Возможно, сейчас я внимательнее к таким деталям отношусь, поэтому они в глаза бросаются. Вятский епископ переведен в сибирскую епархию (Иркутск, написано в комментариях) для насаждения православия. Не секрет, что коренные народы в той области - буряты да эвенки. Понаехавший епископ нашел очаровательный термин для них - "местные инородцы". Понятно, что речь о вере в данном случае, но это не намного снижает градус абсурдности словосочетания. Они - местные, тут родились, тут воспитаны в вере своих отцов. Ино-родец в данном случае - епископ со всеми своими православными крестами. Но его сие не смущает. Будет произнесено множество речей в пользу православия в ущерб шаманам, "ламам" и богатому, агрессивному буддизму. Такую бредовую мешанину в понимании шаманизма и буддизма редко встретишь, но, допустим, в повести это не главное. Хотя раздражает.

В целом суть истории как раз не самая плохая и даже нельзя её назвать православной агиткой. В итоге ведь главный герой приходит к тому, что веру нельзя ... всучивать, в этом просто нет смысла и пользы (ни богу, ни человеку). Худо-бедно Лесков пытается донести свою идею, что бог есть в каждом сердце, он един и даже если некие отсталые народы называют его иначе и делят на персоналии, то всё равно он один, христианский, православный, вот этот, созданный русским духом (Лесков же не столько с шаманами борется, сколько с католиками, с западным образом бога). И самое главное - не насаждать его силой и давлением. А смириться с тем, что другие чувствуют "правильного" бога, но называют его не так. Вообще отличная идея. Каждый верит в своё, и думает, что другой тоже в это верит - тишь да гладь. Лишь бы детали не стали выяснять. К концу повести епископ приходит к истинному пониманию миссионерства - не лезь к другим; если бог поселится в твоем собственном сердце, значит он поселится везде.

Что меня еще сильно расстроило в этом тексте, так это отношение героя (и Лескова, наверное) к коренному населению, выраженное словами. То есть проблему бога он кое-как решил, а вот шовинизм при нем остался всё равно. Местных он иначе, как бедными и убогими не называет. И речь-то у них немногословная, едва языком можно назвать. И символизм им недоступен. И ум их жалок. Искренне считают, что - кого обидел, у того и прощения проси", а дотумкать до великой силы индульгенций никак не могут.

Вот он тебе тычет орстелем в снег да помахивает, рожа обмылком – ничего не выражает; в гляделках, которые стыд глазами звать, – ни в одном ни искры душевного света; самые звуки слов, выходящих из его гортани, какие-то мертвые: в горе ли, в радости ли – все одно произношение, вялое и бесстрастное, – половину слова где-то в глотке выговорит, половину в зубах сожмет. Где ему с этими средствами искать отвлеченных истин, и что ему в них? Они ему бремя: ему надо вымирать со всем родом своим, как вымерли ацтеки, вымирают индейцы…

Ужасные слова. Это же фашизм чистой воды. Как язык поворачивается только. И разве последовало осознание у епископа? Нет. Только чуть позже, когда этот обрубок жизнь священнику спасёт и мордой будет называть, вдруг мелькнет мысль:

«Мордою» его я, разумеется, не обижался, потому что не до амбиции мне было в это время, да и, повторяю вам, у них для оттенка таких излишних тонкостей, чтобы отличать звериную морду от человеческого лица, и отдельных слов еще не заведено.

То есть "рожа обмылком" это у нас высокий стиль и духовное воспитание, а "морда" - нет тонких оттенков и отдельных слов. Собственно, когда кочевник этот спас епископа, так тот и красоту лица в нём узрел. Как мало надо для роста, оказывается. Всего-то священническую задницу спасти. Красота, как и уродство, в глазах смотрящего. Таки еще немного бога надо бы поискать в сердце. Для любви к ближнему. А то ведь рассказ написан всё-таки для сравнения западного и русского миссионерства - мол, мы с душой подходим, а те утилитарно и как попало. По сути же получилось, что миссионерство возможно только личное. Когда сам себя к богу приводишь. А иного не дано.