5 Можно ли написать рецензию на “Котлован” Андрея Платонова?

Задумалась я сегодня с утра над этим вопросом. Дальше тянуть некуда. Надо сдавать книгу в библиотеку. Да и пора бы уже во что-то другое врасти, желательно, не такое странное и сложное. Тем более, я начала сразу после “Котлована”, абсолютно неосмотрительно и безжалостно к себе, читать биографию Андрея Платонова (ЖЗЛ: Андрей Платонов /Алексей Варламов. — М.: Молодая гвардия, 2011). Через три недели обнаружив себя все еще на 35 странице, разум ласково, но настойчиво попросил эмоции успокоиться и не мучить нас всех. Принимается. И откладывается на неопределенный срок. В этом деле я точно знаю – всему свое время.

Так вот. Возвращаясь к “Котловану”.
Можно ли описать сон? Вы когда-нибудь пробовали это сделать?

Я да. Много раз. И у меня ничего обычно не получается. Потому, что в самом сне, внутри него, все логично. Чтобы там не происходило, какими бы безумными не были сочетания времени, места, людей и событий – ты просто проживаешь это все как данность. И нигде, ни в каком моменте не вскрикнешь: “Батюшки, да вы в своем уме вообще?!”
А проснувшись пытаешься все это собрать в единую картинку. Но она, как в калейдоскопе, распадается на части, образовывая новую, а потом еще одну и так далее. В этих невозможных узорах ты узнаешь тех, кого любил и знал в “другой жизни”. Ты бродишь там, где “живут” уже ушедшие. Ты легко встраиваешься в их “сцену”, как-будто и не знаешь боли утраты еще. И только с утра ты опять горюешь, что не сказал во сне главные слова любимым, не исправил, все что испортил когда-то, просто не обнял. Сон – это что-то мистическое, где можно все и ничего одновременно. Это наш собственный лимб (limbus), где мы еще не знаем точно, что заслужили.
Так и у Платонова в “Котловане”. Я долго не могла понять, как все происходящее там воспринимать, что это такое? А потом меня осенило. Да это же сон!

Сон, в который попала “красная” страна.

А в нем:

--- Слабосильный задумчивый Вощев со своим мешком, где “он сберегал всякие предметы несчастья и безвестности”. В этом сне он живет “стесняясь и тоскуя”. И доживет до его кошмарного конца, когда последняя надежда – маленькая Настя – исчезнет навсегда.
--- Никита Чиклин, старшина артели землекопов, положительный и неравнодушный. Которому убить ближнего ничего и не стоит, особенно, если вокруг все правое дело, а он пролетариат. Никита глубоко и безопасно схоронит мечту на последних страницах повести в мерзлую землю котлована, так чтобы “в нее не сумел бы проникнуть ни червь, ни корень растения, ни тепло, ни холод”.
--- Инженер Прушевский, томящийся от несбывшейся любви и от того, что еще в 25 лет “почувствовал стеснение своего сознания и конец дальнейшему понятию жизни…”. Он никак не решится взять то, что ему больше всего хочется – свою смерть.
--- Козлов, слабый здоровьем и от этого имеющий право “выбыть” из рабочих и “прописаться” в городской интеллигенции. Желчный, крикливый, а значит далеко “идущий” по карьерной лестнице и удобствах жизни. Если бы не кулаки.
--- Сафронов, ”вождь ликбеза и просвещения”, который жалел лишь об одном – ”что он не может говорить обратно в трубу, дабы там слышно было об его чувстве активности , готовности на стрижку лошадей и о счастье”. (Речь идет о радио в жилище землекопов, поставленное там, чтобы “во время отдыха каждый мог приобретать смысл классовой жизни из трубы”).
--- Жачев, совершенно инфернальный “урод империализма”, безногий инвалид, который в конце больше не верит в коммунизм. Невероятно выразительный персонаж, уверенно снующий по страницам “Котлована”.
--- Настя, маленькая сирота, символ будущего абсолютного счастья и торжества коммунизма на всей планете. Конечно, несбыточного. Эта девочка спит в одном гробу, игрушки хранит в другом, знает, что “Сталин только на одну каплю хуже Ленина, а Буденный на две” и понимает, что мать ее “плохая буржуйка”. Но, вот ведь, тоска по ней выше классовой ненависти. Хотя любить такую маму надо только в тайне, наедине с собой. А еще надо “плохих людей всех убивать, а то хороших очень мало”. Настя всё быстро и хорошо понимает. Ее логика безупречна.
--- Молотобоец, медведь-кузнец, забредший в этот сон и очень там органично существующий. Рабочий его подвиг теперь не сдержит ни один кулак, ведь их всех, наконец ликвидировали вниз по реке.
--- Активист в деревне и колхоз. “Зимние мухи”, танец коллектива”, поиск виноватого в том, кто “съел первого петуха, а не последнего” – это просто шедевральные образы, достойные самого кошмарного сна. Такое уже рисовал Босх. У Андрея Платонова в прозе тоже очень выразительно получилось.

Все эти и другие персонажи “Котлована” “роют” его, чтобы в перспективе, в будущем, когда-нибудь в центре мира выросла башня, куда войдут на вечное, счастливое поселение трудящиеся всего земного шара”. Другого счастья никому в этом сне непозволительно иметь. От того он становится еще более кошмарным. Хорошо, что Андрей Платонов нам оставляет маленький ключик, если мы все-таки найдем дверь, ведущую вон из этого липкого, душного, страшного сна. Имя ему – сарказм. Здесь он обладает серьезным целительным эффектом.

P.S.

Знаю и понимаю почему так многие не могут, не любят, не понимают Платонова.
А вот Сергей Павлович Залыгин в предисловии к первому советскому изданию «Котлована» очень хорошо сказал, что Платонов — это вечный упрек нам, людям с обычным языком и обычными понятиями.
Так и есть.