0 Куда податься из горящего дома

Как Толстой в своей задумке «Войны и мира» решил объяснить, что вывело декабристов на площадь (и вот мы вместо восстания читаем про 1805-й, «Eh bien, mon prince» и что делал Безухов на Бородино), так и Шаргунов, решив разобраться, как получилось, что юный Коля Брянцев вышел на Болотную, начал аж с пятидесятых — с рождения и взросления его деда — инженера Брянцева, который в 1993-м оказался среди защитников Белого дома, а бабушка Лена — в числе сторонников Ельцина у мэрии.

Но и до непосредственно осенних событий и горящего дома, выведенного на обложку, эти герои будут добираться три сотни страниц через поздний совок (прям совок, с описанием в лучших традициях диссидентства), бытовуху и семейные горе и радости (больше всё-таки горе), а гражданская война начнётся не на улицах, а в головах и семьях и будет не яростной и короткой, а долгой и выматывающей.

Все персонажи не просто покажут себя с неприятной стороны, а буквально будут жить на страницах этой стороной к читателю. А читатель потом будет с этим жить.

Есть там и побочная линия взросления дочери Брянцевых (то есть Колиной мамы), которой в 1991-м шестнадцать, она то ли очень клише, то ли очень про жизнь: с первой затяжкой, первой колой и первым сексом, но как будто бы нужна чисто для того, чтобы объяснить, как получился Коля (а он получился очень симптоматично). В том числе и потому, что родителям, занятым своей войной (а следом и читателям), девочка не особенно нужна.

Книга Шаргунова какая-то на удивление вещественная и физиологичная, похожа на наждак, от которого приходится уворачиваться (потому что не очень хочется по коже мягонькой отхватить), и поздние советские фильмы с длинными планами и какими-то несуразными диалогами, когда герои как будто говорят друг другу, и как будто не слышат. Ее чтение не про удовольствие, а про... про русскую тоску в нескончаемом рапиде и вытекающую из неё большую литературу. Спустя тридцать лет, да ещё и в нынешних реалиях читается специфично.