4.5 Книга не про старое и новое, не про прогресс и традиции. Она про человеческую жизнь. Слишком короткую и часто от нас не зависящую

У Дарьи, у той в голове не укладывалось, как можно было без времени
сжечь свою избу, она снова и снова принималась костерить Петруху, требуя
ответа: как, как на такое рука поднялась? Катерина, затаившись,
отмалчивалась, виновато убирая глаза, будто срамили ее, и, когда Дарья
подступала вплотную и надо было что-то отвечать, торопливо отговаривалась:
- Беспутный, дак че...
И не было в этих коротких словах ни злости, ни обиды на сына,
оставившего ее без крова и хлеба,- один охранный, всепрощающий смысл: мол,
такой он у меня уродился, что с него взять?!
- Вот, вот,- распаляясь, тыкала в нее пальцем Дарья.- Всюю жисть ты
так. Всюю жисть поблажки давала, исповадила донельзя. Так тебе тепери и
надо. Так и надо, так тебе и надо. Он живую избу спалил, он и тебя живьем в
землю зароет. Не в землю,- с досадой спохватилась она,- в воду он тебя, в
воду, чтоб не хоронить. А ты же сама будешь просить, чтоб он тебе камень
поболе привязал на шею... чтоб не всплыть тебе.
- А он может,- вздыхала Катерина.- Беспутный, дак че...
Катерина умолкала.
- А как такие люди получаются? - пыталась она понять - не в первый раз
пыталась понять и знала уже, что не поймет, и все-таки спрашивала, надеясь
на недолгое облегчение и прощение себе, когда и вместе с Дарьей не сумеют
они ни в чем разобраться.- Он с малолетства беспутный. Ты говоришь: я
исповадила. А че я исповадила? Никакой сильно повады не было. Я с им и
добром, и по-всякому - дак ежли он уродился такой. Он маленький был, ниче не
хотел понимать. Глаза заворотит - и хошь говори ты ему, хошь кол на голове
теши. Много ты с ребятами возилась?
- Когда мне с имя было возиться? С темна до темна в беготне.
- А все люди. Ни один не свихнулся. Мне его баловать тоже... не до
баловства было. В запустенье, правда что, не ходил. Старалася. Я погляжу на
Клавкиных ребятишек... лучше самдели с мачехой жить. Родная она мать, да не
своим деткам. Ни уходу, ни привету - на подзатыльниках да на кусках, бедные.
А какие славные ребятишки, ласковые, послушные... С чего, с каких дрожжей,
ежели она только и знает, что собачиться? Она, че ли, воспитала?
- Н-ну,- хмыкнула Дарья, полностью отказывая в этом Клавке.
Речь шла о Клавке Стригуновой.
- Дак че тогды? Одного кажин день лупцуют - человек выходит. Другого
никакая лупцовка не берет - был разбойник и вырос разбойник. Одного нежат -
на пользу, другого - на вред. Это как? В ком че есть, то и будет? И хошь
руки ты об его обломай, хошь испечалься об ем - он свое возьмет. Никакой
правью не поправить. Так, че ли? Ты говоришь: я не спрашиваю с его. Царица
небесная! Я надсадилась спрашивать. А тепери самдели отступилась, вижу, что
без толку. Теперь какой есть, такой и есть. Вся злость вышла... жалость
одна, что он такой. Дак не на плаху же, самдели? Пущай как хочет. Ему жить.
- Дак ты тоже не из могилы это говоришь. Тебе тоже доживать как-то
надо.
- А-а, че будет,- отмахнулась Катерина.- Мы уж тепери так и так не
своим ходом живем. Тащит. Куды затащит, там и ладно.
- Что тащит... правда, что тащит,- согласилась Дарья.
- Потом оне же, Клавкины ребяты, вырастут,- подчищая разговор,
вернулась Катерина,- и будут ее на руках носить, что она для их доброго
слова не знала. Говорят: какой привет - такой ответ... а-а,- несогласным
стоном протянула она,- ниче не сходится. Кому как на роду написано. Мало, че
ли: другая мать дюжину их подымет и живет на старости с имя хуже, чем у
чужих. Чужие-то постесняются галиться. А свои, как право им такое дадено, до
того лютуют... злого ворога больше жалеют.