0 Гюисманс: красота выше природы

Первая мысль после прочтения романа Жориса-Карла Гюисманса «Наоборот» – в чём смысл названия? Слово «наоборот» несамостоятельно, оно требует некой первичной субстанции, какого-то изначального явления, которое в романе выворачивается наизнанку. Наоборот – это протест против «лицевой» стороны реальности, почитаемой за начало, за точку отсчёта. Где же она, эта точка отсчёта, против которой протестует герой Гюисманса герцог дез Эссент?

Подсказку дал Джулиан Барнс. В своей книге «Портрет мужчины в красном» он рассказывает о французском аристократе – графе Робере де Монтескью, ставшем прототипом гюисмансовского дез Эссента. Граф Робер, денди, эстет и немного декадент, в своём поклонении красоте дошёл до эксцентричности: например, в оформлении жилища он сочетал шкуру белого медведя, разложенные веером шёлковые носки, церковную утварь и черепаху с золочёным панцирем. Об убранстве дома графа де Монтескью некрупный чиновник Гюисманс, прежде отметившийся пятью реалистическими романами в духе Золя, узнал от своего приятеля Малларме, и тут же потащил это убранство в свой роман, рвущий с реалистической традицией не только в содержании, но и в форме.

Потому что французский реализм XIX века – это описание как характеров, так и действия, причём описание натуралистичное; здесь же действия нет, есть только сосредоточенность на характере, на личности с её психологией и с её историей, причём последнюю составляют не только события 29-летней жизни, но и травматический опыт семейных отношений, учёба у иезуитов, прочитанные книги, съеденные блюда, покорённые женщины. И беседы, которые не всегда приносили интеллектуальное удовлетворение. И что в итоге? Уединение в доме на окраине Парижа, в Фонтэне, среди садов, где можно было создать чаемую больными духом и телом обстановку эстетического уединения. Здесь происходят эксперименты по сочетанию цветов, запахов, красок картин и корешков книг; здесь же почёрпнутая из рассказа Малларме история о позолоченной черепахе. Правда, если у прототипа – де Монтескью – черепаха здравствует, у дез Эссента – погибает, не выдержав тягот золочения и инкрустации.

Кстати, друг Стефан вознаграждён Гюисмансом за помощь, он предстаёт здесь едва ли не завершителем огромной традиции, пусть и в виде чтеца некролога на похоронах: «Упадок литературы, дошедший до последнего предела, литературы, обессиленной веками поисков смысла, истощённой излишествами синтаксиса, чувствительной лишь к извращённой изысканности, спешащей всё высказать на своём закате, желающей вознаградить себя за все пропущенные наслаждения, передать самые неуловимые оттенки страданий на смертном ложе. Малларме воплотил всё это законченно и прекрасно».

Реализм и натурализм – это и есть тот самый «упадок литературы», сопровождающийся упадком французского языка, который стал скопищем банальностей и общих мест, как однажды это произошло с латынью. Скучный и банальный натурализм нужно было разрушить, и Гюисманс пишет роман, в котором почти нет действий, а есть поиск красоты в мире и упоение найденной красотой. Отсюда главы, представляющие собой компендиумы накопленных культурой богатств, например, литературы античного Рима, католического богословия, поэзии, художественного творчества и т.д. Здесь низвергаются авторитеты, погрешившие против красоты, ищется источник прекрасного, и находится он не на путях реализма, а на путях отхода от копирования природы, потому что у Гюисманса в поздних романах содержится революционная идея: спасение от буржуазной пошлости – не в обращении к природе, а в обращении к искусству, которое превозмогает природу. Пример из области запахов: «В парфюмерном искусстве художник довершает начальный запах природы, из которой он высекает благоухание и оправляет его так же, как ювелир очищает воду камня и делает его ценным».

То есть ценна не первоначальная природная материя, а работа над ней человека-творца; вот почему натурализм не имеет здесь самостоятельной ценности: он – только копирование реальности. И здесь после блужданий нашей мысли мы должны вернуться к Джулиану Барнсу, подарившему нам ключ к названию романа. Он говорит, что в Британии его издали под названием «Против природы», и это гораздо проницательнее, чем французский оригинал и его буквальный русский перевод. Дез Эссент оборачивается к изначальной, природной реальности спиной, выступает против эстетической зависимости от природы, а значит, превозносит человека, что превозмогает скупую реальность и довершает её человеческим пониманием прекрасного.

В этом смысле дез Эссент платоник: он стремится к тому, чтобы каждая отдельная вещь была максимально близка к её идее, к её идеальному прототипу, но при этом он уходит от вопроса о наличии трансцендентного мира идей. С трансцендентным у него вообще сложно: он хотя и увлечён богословием, но это увлечение следует в русле его страсти к латинскому языку, на закате античности получившему импульс в церковной литературе, сохранившей культурность и цивилизованность в Европе тёмных веков и не позволившей человеку окончательно погрузиться в природный хаос. Как, например, Боэций, сочинивший в тюрьме «Утешение философией», стал одним из тех, кто не позволил варварской «естественности» погубить остатки умершей цивилизации Рима, и заложил основы возрождения культуры хотя бы через систему семичастного образования, делящегося на тривиум и квадривиум.

Так слово побеждает животную жизнь, так торжествует логос, так красота, даже в ситуации ничтожества своих вечных спутников – истины и добра, превозмогает природу, и уже затем возрождает тягу к истине и добру. Дез Эссенту неведома калокагатия, поскольку он чужд греческой культуре, но неразгаданное им трёхчастное единство способно прорасти из одной только тяги к эстетике: красота вытягивает «человека» из «природы» и делает выше себя прежнего, потому что её собственная сила велика и могуча. Искусство – это всегда искусственность.

А главным источником красоты становится человек. Вот почему декадентство, в котором обвиняют дез Эссента, необязательно подразумевает презрение к человеку как таковому. Только если к человеку массовому, буржуазному, мещанскому, типическому. Но всё равно декадентство – это вера в человека, в его способность подниматься над суетой обыденности, над уродством повседневности, и творить красоту. Потому что нет для декадента иного источника красоты, чем человек. По сути, декадентство – это ещё одна идеология обезбоженного мира, ещё один шаг на пути человекобожия западной культуры, возводящего на пьедестал творческие способности человека, хотя и предъявляющего ему максимальные требования, мерящего его предельной меркой и не согласного на компромиссы.