Мы приговорены пожизненно.
В двенадцать лет советский мальчик Толя Кузнецов увидел ад. 778 дней он существовал там, голодал, убегал, прятался, искал, боялся… смотрел и слушал. Был свидетелем. А потом много лет готовился, чтобы рассказать. Быть может, только ради этого он родился и жил.
«Бабий Яр» - лучший роман Кузнецова, иначе и быть не могло, и то же время это не художественное произведение, но документ, даже два документа. Первое свидетельство или первая часть книги собственно и есть история Бабьего яра, оврага смерти... Ужасающая, безжалостно откровенная, непостижимая. Возможно, в литературном плане рассказ Кузнецова уступает книгам Эли Визеля, Людо ван Экхаута или Примо Леви, но само подобное сравнение будет странным: каждый рассказ очевидца уникален, важен и неповторим. Здесь неуместны отзывы, мнения, оценки - прочитать и запомнить. Потому, что человеческий язык, как ни старайся, не способен выразить в отвлечённых предложениях непроглядную Тьму.

Условно вторая часть романа представляет собой уже историю Анатолия Кузнецова, автора и свидетеля, историю личную, глубинную, вызывающую мучительную жалость и сочувствие. Герой этой истории немного напоминает героя романа «Место» Горенштейна: своей неприкаянностью, природной, внутренней изолированностью от внешнего мира и… слабостью духа. Несчастный, его трагедия заключается в том, что обладая сильным чувством справедливости, он не способен жизнью и поступками подтверждать свою преданность идеалу. Невероятно жаль, когда стремишься быть Дон Кихотом, но не дотягиваешь даже до Санчо Пансы. Иными словами, перед читателем - исповедь, одновременное саморазоблачение и самооправдание, и глубочайшее уважение вызывает то невероятное мужество, которое потребовалось автору, чтобы рассказать правду о себе.

«Я пишу так, словно даю под присягой юридическое показание на самом высоком честном суде – и отвечаю за каждое своё слово». Увы, быть только свидетелем истории, сторонним наблюдателем – не в нашей власти, каждый неизбежно становится и участником событий. Трудно, страшно принять (автор не пишет об этом прямо, но подразумевает): местное население тоже несёт ответственность за Бабий Яр. Конечно, можно и нужно обвинить государство – не провели эвакуацию еврейского населения, не предупредили, - но чем оправдать равнодушие, а часто и готовность к сотрудничеству местных жителей? «Весь Киев знал, что происходит в Бабьем Яру. Основную, и самую грязную часть «работы» - раздевать людей, отрывать детей от родителей и палками гнать под пулеметы - выполняли местные коллаборационисты, составлявшие около 70% «персонала». Ответ Кузнецова прост и ужасен (именно поэтому в романе так много антисоветских «отступлений»): к 1941 году местное население настолько привыкло (страшно писать…) к массовым убийствам, что события 29 сентября воспринимались как «естественные». И автор говорит в том числе о себе. Жизнь в тоталитарном государстве привела к тому, что в Киеве во время оккупации ситуация была такая:

Одна русская семья спасла соседей-евреев, отгородив ложной кирпичной стеной часть комнаты, и там в темноте, в узком простенке, почти без воздуха, евреи сидели два года. Но это редкий случай. Обычно скрывающихся находили, потому что оказалось немало желающих заработать деньги или корову. У нашего куреневского базара жила, например, некая Прасковья Деркач. Она выслеживала, где прячутся евреи, приходила:
– Ага, вы тут? Вы нэ хочетэ йты до Бабыного Яру? Давайте золото! Давайте гроши!
Они отдавали ей все, что имели. Затем она заявляла в полицию и требовала еще премию. Муж ее Василий был биндюжником, обычно на его же площадке и везли евреев в Яр. Прасковья с мужем по дороге срывали с людей платье, часы:
– Воно вам уже нэ трэба!
Возили они и больных, и детей, и беременных. Немцы только вначале платили премию, а потом перестали...

Оправдывают ли бесчеловечные условия жизни совершение бесчеловечных поступков? Не берусь судить. Но собственную совесть – когда она есть и тревожит душу – подобным образом убедить не удастся, и судьба Анатолия Кузнецова служит тому горьким подтверждением. К сожалению, и в этом огромная личная трагедия автора романа и многих-многих других людей, столкновение с несправедливостью, унижением, глупостью, насилием убивает в нас веру в человека. Поэтому и кажутся финальные слова романа - возвышенные, но лишённые веры в их осуществление - тщетным призывом в пустоту. Блаженны те, кто как Людо ван Экхаут, узник Дахау, ощутив на себе глубочайшую ненависть, унижение, рабство, не теряют, но укрепляются в любви к человеку. Блаженны милосердные.