5 Всё гораздо страшнее

Эту книгу невозможно было назвать иначе. Самое точное её название - страх, и страшно на каждой странице, практически за каждого персонажа, вымышленного или исторического. Не за всех - отдельные вызывают только омерзение.

Страх - не только потому, что страшно написано о страшном, но и потому что слово "страх" - пусть не самое часто встречающееся в романе, зато всегда наиболее метко и к месту употреблённое. Каждый раз вздрагиваешь:

Ложь стала моралью общества, врут на каждом слове. И никто не восстает, все оболванены, околпачены, во всех вбит, вколочен страх. И в него вколочен страх, и он уже начал вязнуть в этом болоте. Господи, дай силы выстоять, не по горло вываляться в грязи.

На самом деле террор – это не только средство подавления инакомыслия, а прежде всего средство установления единомыслия, вытекающего из единого для всех страха. Только так можно управлять народом в его же, народа, интересах. Никакого народовластия никогда не было, нет и не будет. Не может быть власти народа, может быть власть только над народом. Самый большой страх внушают массовые тайные репрессии, и они должны быть и являются главным методом террора.

В этой стране ей делать нечего. Обрыдли хамство, зависть, пугающая неизвестность, лозунги и марши, вечный страх.

Его высокопоставленных пациентов сажают, высылают, и все его коллеги, все эти профессора и знаменитости дрожат от страха.

Сталин говорит одно, а делает совсем другое, на словах он за народ, на деле же он его запугал, страх и насилие – единственное орудие его власти. И если он, Саша, не может воспрепятствовать насилию, то он может не поддаваться страху.

Страх съел в людях доброту, милосердие, совестливость, все съел.

Никто ни во что не хотел вмешиваться. Люди тряслись от страха.

Ниночка, дорогая, я прошу тебя, образумься, успокойся, перестань бояться этого несчастного райкома, ведь там тоже каждый день сажают, они сами дрожат от страха. И оттого, что сами боятся, они тебя обязательно исключат и посадят.

Что делать, как жить? И надо ли жить? В страхе, лжи, притворстве. Повторять заученные, бессмысленные слова, покорно вставать, покорно опускаться на место.

Итак, роман про 1936-1937 год, про вершину страха во время сталинских репрессий. Как и в первой части цикла "Дети Арбата" - те же герои, несколько сюжетных линий, пересекающихся между собой. Однако в этой, второй книге, главный герой не Саша Панкратов. Главных теперь - двое. Второй - Сталин.

Сталин появляется часто. Во-первых, он лично планирует и управляет следственными процессами - первым и вторым Московскими процессами и делом Тухаческого, которое, конечно, правильнее назвать делом военных, так как после расстрела маршала было арестовано (а впоследствие расстреляны) тысячи офицеров и генералов. Попала в роман и подготовка к третьему московскому процессу, который завершился уже в 1938 году. Расстрелом Бухарина и ряда партийных деятелей, если кто не в курсе. Во-вторых, Анатолий Рыбаков, автор романа, пытается представить своё видение сталинской логики, сталинского поведения, сталинского вождистской миссии в его, Сталина же, понимании. Очень много много цитат набирается в романе именно из монологов Сталина с самим собой, когда он обдумывает дела грядущие.

Говорят, у него трудный характер. А у кого из великих легкий характер? С легким характером великих не бывает.

Но если партия – абсолют, то ее вождь – тоже абсолют.
Вождь партии и есть высшее воплощение ее морали и нравственности. И то, что делает ОН, морально и нравственно. Другой морали и нравственности нет и быть не может.

Человек сильным становится только перед слабой властью.

Ленин угадал час, который предоставляет история истинному вождю для взятия власти. Но угадал этот час как великий революционер западного толка, которому история дала возможность проявиться на востоке. Он увидел слабость тогдашней власти, воспользовался этой слабостью, но причин ее не знал. Причина же слабости тогдашней власти заключалась в том, что русский народ, хотя и способен на редкий необузданный бунт, привык, однако, чтобы им управляли. Власть Керенского была слабой властью, она питалась иллюзиями о парламентской республике и должна была пасть. Парламентская республика немыслима в России, мужик со своим здравым смыслом сам хочет, чтобы власть держала его в узде.

Когда власть в одних руках, когда эта власть несокрушима, когда народ ее поддерживает, годится любая Конституция.

Для диктатуры пролетариата есть только один закон – интересы этой диктатуры. И для истинного чекиста не должно существовать других законов. А если существуют, значит, он не настоящий чекист.

Идея, основанная на ненависти к врагу, самая могучая идея, ибо создает атмосферу всеобщего страха.

Милосердие – это не политическая категория, милосердие – это из лексикона дамочек из благотворительного общества.

В романе Сталин настолько убедителен, что поневоле думаешь - будь Анатолий Рыбаков сталинистом, он бы, безусловно, сумел написать блестящий просталинский роман. Но автор всё-таки антисталинист, и он сумел передать нечто больше. Передать атмосферу всеобщего страха, о чём я уже написал, и обосновать идею т.н. "кадровой революции", которую и реализовал Сталин, проводя свои великие чистки прикрываясь сначала убийством Кирова, а потом борьбой с троцкистами.

Чтобы уничтожить врагов нынешних и будущих, надо прежде всего уничтожить врагов прошлых.

На смену старым большевикам, по мнению Сталина, должны прийти новые, его, сталинский, лишённые всякого сомнения в правильности своего дела.

И потому есть в романе ещё один персонаж, неодушевлённый, но ещё какой живой. Это Партия, в которой состоят миллионы, которую ОН (заметим, все личные местоимения, относящиеся к НЕМУ, Сталину, Рыбаков пишет только так, полностью прописными буквами) чистит во имя её же, прикрываясь её же интересами, как это делают все партийцы и чекисты. В интересах Партии Нина готова порвать отношения со своей сестрой Варей, но именно Варя спасает её, когда железные руки Партии тянутся к Нине, чтобы раздавить. В интересах Партии Тухачевский согласен ехать в Куйбышев, прекрасно понимая, что он уже в Партийных жерновах. Кровавыми пытками во имя Партии вырываются признательные показания у обвиняемых и во имя Партии на митингах люди единогласно требуют их расстрела. Ключевое слово единогласно, потому что "если он поднимет руку «против», тут же примут вторую резолюцию: «Осудить пособника врагов... и уведут в НКВД"

Рыбакову очень важен ещё один момент. Он никак не может примириться с тем, что всё происходящее дружно поддерживает творческая интеллигенция. И тут же ссылается: "Толстой, Леонов и Зощенко требовали расстрела Тухачевского. К ним следует прибавить и Пастернака, да, и Пастернак не устоял"; "Все подписали: и Всеволод Вишневский, и Василий Гроссман, и Тынянов, и Паустовский, и Константин Симонов, Антокольский, Федин, Шолохов, Фадеев, Тихонов, все, все… "; и много ещё фамилий писателей, которые кричали с газет «Никакой пощады врагам народа!». Понятно, что и у них выбора не было. Все прекрасно понимали, что рано или поздно, но карательная машина доберётся до каждого, и важно либо оттянуть этот момент как можно дальше, либо успеть вовремя умереть, как Горький. А какие ещё варианты, если ты известен, и все на тебя смотрят? Ну, или ещё способ - как это Михаил Юрьевич. Но самоубийство - тоже не вариант, конечно же, а, скорее, форма протеста, который всё равно никто не услышит.

Как и почему люди становятся стукачами, как сдают невиновных ради спасения собственной шкуры - Рыбаков показал на примере Вадима Марасевича. Тут не то чтобы собирательный образ, тут скорее всего собирательный сюжет. Стать сексотом можно по-разному, Марасевич дошёл до жизни такой добровольно-принудительно, и пусть больше принудительно и из страха (вечного и всепроникающего страха!), но ни жалости, ни оправдания такому человеку не может быть. Тем более что он и сам себе признаётся: И все же те попытаются как-то обелить себя перед детьми и внуками, скажут: «Такие были времена», скажут: «Заблуждались, свято во все верили», и, возможно, их поймут и простят. А вот клеймо «сексота» не смоешь никогда".

Система ломает всех. Даже Сашу Панкратова, главного героя (пусть он центральная фигура, но напишу я о нём гораздо меньше чем про Сталина). Кажется, что его не сломили тюрьма и ссылка (и вообще парню повезло, загремел в 35-м; случись такое парой лет позже, вывернули бы ему суставы на Лубянке и заставили потянуть за собой десяток-других, как например, заставил следователь Альтман Марасевича сдать ни в чём не повинного старого парикмахера Сергея Алексеевича за присказку про Троцкого). Так уж не сломили ли? Он до конца пытается быть честным, хотя бы сам с собой. Не принимая правил игры, пробует выкручиваться, обрести номинальную свободу после освобождения из ссылки (заметим - свобода и освобождение вещи очень разные), не делать подлости. Он сохранил в себе честность и порядочность, что вообще очень трудно для того времени. Но единственный эпизод - с голосованием за расстрел Тухачевского - всё расставил на свои места. Проголосовал как миленький. Нельзя его за это осуждать - его голос против ничего бы не решил, только себе хуже сделал.

Страх опять победил.

Именно поэтому влюблённая в него Варя видится гораздо сильнее. Ей удаётся быть сильнее и независимее. Правда, только по стечению обстоятельств: учась на вечернем, она может не участвовать в собраниях на работе, а прикрываясь работой, уворачиваться от подобных мероприятий в институте. Сюжет, конечно, искусственный: смелая Варя не боится говорить что думает. В 37-м на неё бы быстро стуканули.

Следователь Шарок, Варя Иванова и её партийная сестра Нина, Саша Панкратов, Вадим Марасевич и все прочие - они дети Арбата, а как сложилась судьба у каждого... Страх и раскол общества, подавление свободомыслия и многочисленные митинги. Одному ли мне кажется после прочтения этой книги, что история пошла на второй виток?

P.S. Я слушал аудиоверсию в озвучке Александра Бордукова. Прекрасный чтец, умеющий настолько незаметно менять тембр голоса, что по первым словам понимаешь - эта глава про Варю; эта глава - про Сашу. А вот еле уловимый акцент и чуууть медленное произношение - ну, значит, ОН.