5 No homo

Невозможно остановить течение времени. Бесполезно строить дамбу на пути искренних чувств. Из хорошего романа можно выудить десятки смыслов, а подводные течения каждый читатель ощущает в меру своего опыта. Очень интересно видеть, как читатели разной степени учёности трактуют «Кокоро», как по-разному смотрят на описанные Нацумэ Сосэки события. Понравилось ли мне «Кокоро»? Не могу сказать, что на все сто, но книга держит на таком коротком поводке, что нужно было оформить накопившиеся мысли.

Это история о людях иной эпохи, с иным понятием того, что дОлжно, что прилично. Достойный человек следует своему пути — как генерал Ноги, как К. и, в конце концов, Учитель. Нам подобная принципиальность кажется излишней, но кто знает, что таится в чужом сердце? Тема попранных обязательств — отдельная грустная тема, которую считает большинство читателей. Эпоха Мэйдзи подходит к концу, и эгоистичные желания начинают весить больше, чем обещания и долг. Я бы не хотела быть на месте Студента, которому нужно разорваться между Учителем и умирающим отцом. Его рывок в конце не поменяет ничего, только расстроит семью, но, видимо, он не может иначе.

Но мы (я и мои мысли) здесь собрались не из-за темы вины или долга. Во-первых, меня коротило с того, как описывалась тупая сторона любовного треугольника — дочь хозяйки. Главных мужских персонажей здесь трое, а героиня одна. Когда речь заходит про неё, на рассказчиков находит избирательная слепота. Зато если речь заходит про друзей-приятелей… как же много подмечают их глаза! От физических особенностей до эмоционального фона, от истории жизни до планов на будущее — мы видим Учителя и К. как сложносоставных, полнокровных людей, Студент же сам себе рассказчик.

В силу культурных особенностей К. и Учитель особенно не думали о том, чтобы признаться властительнице их дум. Основной источник их боли — неспособность признаться друг другу. Девушка здесь — это просто новый жизненный опыт для обоих, она не описывается с таким же трепетом, хотя влюблены все в неё, казалось бы. Она часто сравнивается с чистой бумагой, которую нельзя замарать, или цветком, который нельзя сломать — она не субъект, который может справиться с последствиями любовного треугольника, а ценный объект, нуждающийся в защите. У неё единственной в повествовании есть имя. Имена всех мужских персонажей скрыты от взгляда читателя, как императорский дворец в Токио. Слишком личное, видимо. А с Сидзу взять нечего.

Это может быть история о мужчинах, которые в упор не видят женщин, как людей. Выпуклая такая гомосоциальность — когда лишь общение с людьми своего пола признаётся социально значимым и ценным. Но это ладно. Во-вторых и в-главных, это может быть история о мужчинах, которые любят друг друга, но им нужен костыль в виде женщины, чтобы полиция нравов не придралась. Тут применим nioi-kei, как его описывает Аояма Томоко:

«To illustrate the communal reading, absorption, freedom, and egalitarianism within the BL community, the notion of nioi-kei is useful. BL-literate readers can detect a nioi (literally, “scent” or “fragrance,” i.e., a hint, a touch) of BL implicit in some non-BL texts, including the Tale of Heike, novels by Natsume Sōseki and Dazai Osamu, and even Moby Dick. Combining nioi with the sufix -kei (which is commonly used in fashion, music, and other contemporary popular culture to indicate sorts, kinds, and subgroups), the term nioi-kei denotes texts that allow or invite the reader to identify such nioi, however faint or strong, in them. These texts can be prose iction, ilm, anime, television shows, manga, or possibly other genres. Although, since its peak in 2009, the term itself seems to have almost disappeared from the media, the practice of detecting the BL nioi and sharing this discovery certainly continues.»

(с) Tomoko Aoyama, BL (Boys’ Love) Literacy: Subversion, Resuscitation, and Transformation of the (Father’s) Text

В общем, в воде «Кокоро» есть кровь, и большие белые не могли её не почуять. Поэтому сказать, что я выпала с этого пассажа — это ничего не сказать:

«Композиция романа великолепно передаёт духовные дилеммы эпохи Мэйдзи. Но не только: Сосэки точно запечатлел человеческие отношения, и фактически широкий исторический пласт романа отходит на второй план. Наравне с захватывающей историей Учителя в молодости и зрелом возрасте, „Сердце“ рассказывает нам историю трёх молодых людей, чьи сердца были „беспечны в любви“, и их зачастую трудных отношений не только с противоположным полом, но и между собой. Не нужно и говорить, что намёки на гомосексуальность отсутствуют, хотя мы можем наблюдать, как в юноше просыпается интеллектуально-эротическое влечение к пожилому мужчине. Единственная женщина в романе, жена Учителя, пользуется симпатиями автора, но главную роль в книге играют всё же мужчины — ещё одно, хотя и несомненно непреднамеренное, отражение духа времени.»

(с) Мередит МакКинни, англоязычное предисловие к «Кокоро» 2010 г.

Если приходится дрожащим голосом уверять, что намёки отсутствуют, то дело неладно. Это, кстати, предисловие человека, который перевёл «Кокоро» на английский. С переводами «Кокоро» творится какая-то муть, как у англоговорящих господ, так и у нас. Мы до сих пор читаем лежащий в открытом доступе перевод Конрада 1935 года, пока не накопим деньги на «Кокоро» Истари Комикс в переводе Е. Рябовой — одна из немногих хороших новостей издательского мира в 2022 году. Что касается зарубежья, то от перевода МакКлеллана 1957 года многие плюются (там не хватает целых фраз), к переводу МакКинни претензий нет. Но вайбы от него исходят подозрительные.

Ну вы просто перечитайте, как Студент пытается подкатить к Учителю на пляже — это практически сцена из BL манги. Stephen Dodd в статье «The Significance of Bodies in Soseki's Kokoro» написал восемь (8) страниц про сцену на пляже, и я его прекрасно понимаю. Посчитайте, сколько раз Учитель описывает губы К., и сколько раз описывает губы Сидзу, это реально Аргентина-Ямайка 5:0. Чтобы уж сразу признаться в кровожадности, скажу ещё вот что. Чтобы получить книгу «Two-Timing Modernity: Homosocial Narrative in Modern Japanese Fiction» автора J. Keith Vincent, я бы сложила на алтарь Амазона тела всех инициаторов нового закона против всевозрастной пропаганды ЛГБТК+, но, боюсь, на данный момент Амазон не принимает этот способ оплаты.

В Two-Timing Modernity «Кокоро» посвящено две большие главы, содержание которых пришлось нащупывать после прочтения десятка отзывов на книгу в научных журналах. J. Keith Vincent заметил интересную шизофрению в прогрессивном прочтении классических текстов.

«Vincent draws his definition of the homosocial continuum directly from Eve Sedgwick’s Between Men, which posits that in nineteenth-century English literature “men-loving-men” (homoeroticism) and “men-promoting-the-interests-of-men” (homosociality) were not distinct quantities. Describing love triangles in fiction, she posited that the two males, supposedly rivals, might experience desire for each other in a way that included homoerotic potential but did not boil down to it. Sedgwick dates the rupture of the continuum to the identification of “the homosexual” in the late nineteenth century.

Vincent critiques a division between two groups and their reductive readings of Sedgwick: in a single set of texts queer theorists search for covert homosexuality while feminist theorists hunt blatant misogyny.»

(с) Craig Colbeck, a review of Two-Timing Modernity: Homosocial Narrative in Modern Japanese Fiction. By Keith Vincent. Cambridge, Mass.: Harvard University Asia Center

Это смешно и грустно, потому что правда. Я и сама стояла враскоряку между “господи, они ж все сексисты” и “господи, какие же они геи”, пока читала. А ведь есть читатели, которые не видят ни того, ни другого — давайте припомним, сколько копий было сломано между людьми, отрицавшими отношения Патрокла и Ахилла, потому что были же Брисеида и Пентесилея, и людьми, которые писали целые трактаты про гомосексуальность в античности и неприятие этой самой гомосексуальности в научных кругах.
Идём дальше по цитате из Колбека.

«Vincent hopes for a reunification of what he implies are natural allies upon a return to Sedgwick, because she actually held that the erotic potential in the relationship between male rivals is integral to the narrative structure—the “narratology”—but not that it renders either the female character automatically disused or the men perforce homosexual. Asking, for example, whether the works are secret gay romances “reduces gender and sexuality in literature to a matter of content—and reading itself to a mere act of decoding . . .” (p. 12). Vincent encourages open-endedness in how we read fiction and sexuality by showing that identity is created through narrative itself rather than encoded within it.»

(с) Craig Colbeck, a review of Two-Timing Modernity: Homosocial Narrative in Modern Japanese Fiction. By Keith Vincent. Cambridge, Mass.: Harvard University Asia Center

Тут вообще взорвался мозг, потому что для меня это новый взгляд. Мне привычно смотреть на гендер с точки зрения анти-эссенциализма. Гендер — социальный конструкт. Но для Винсента, похоже, сексуальность — это тоже социальный конструкт, и в, мать её, недоступной книге он говорит о том, что надо осторожно применять понятие гомосексуальности в её современном понимании к текстам, которые подобный код не распознают. У них другой код. Возможно, декодирование — это не то обращение с текстом, которое бы хотелось видеть. Но если представить, что ключ-код всё-таки есть, то Винсент говорит, какой — нанщоку (не бейте меня, потому что Сидзу у меня не Щидзу, это всё Конрад).

«In other words, nanshoku casts one shadow over the works in question, Freud another. Nanshoku refers to an ample early-modern culture of sexuality between men and boys that was decimated in the modern era. Its relations ranged from prostitution to mentorprotégé arrangements between samurai males; but nanshoku did not constitute an identity incompatible with either male-female prostitution or marriage. The heyday of nanshoku was gone by the 1910s, but it was known to all of the authors and was within the living memory of Mori and Soseki. Meanwhile Freud’s “polymorphous perversity,” which theorizes that same-sex desires are a natural but temporary component of adolescence, plays a role in both the fiction itself and Vincent’s analysis. In sum, Two-Timing Modernity holds that these authors were “unable and perhaps unwilling to expunge completely the recent memory of a male homosocial past now read as perverse” (p. 3).

The novels “stage tensions between two forms of temporality” as each narrator struggles to relegate any same-sex desires he may have (had) to his own adolescence with greater or lesser difficulty and commitment, just as the modern nation attempted to consign nanshoku to the Edo period (p. 4). The rupture develops as each successive narrator describes the crystallization of his sexual identity more consistently and divergently—until for Confessions’s narrator homoerotic desire begins in childhood and continues despite his heterosexual endeavors. Even then Confessions “hovers uncomfortably between” homosexual and homosocial literature (p. 182). The full rupture occurs in scholarship, translation, and reception.»

(с) Craig Colbeck, a review of Two-Timing Modernity: Homosocial Narrative in Modern Japanese Fiction. By Keith Vincent. Cambridge, Mass.: Harvard University Asia Center

Грубо говоря, существовала целая культура нанщоку, которая женила гомосоциальность и гомосексуальность, не выкидывая из уравнения и гетеросексуальность тоже, но мало-помалу японское общество двинулось в прекрасное гомофобное будущее, в котором не было места нюансам. В принципе любовь к лейблам и сейчас держит крепкой хваткой самые либеральные круги. Это способ застолбить своё место в мире, который тебя не принимает. Ты либо гей, либо нет. Ты такой от рождения. Может, ты бисексуал, пансексуал или кто-то ещё? Говорят, что импульсом для книги для Винсента послужил вопрос студента на паре: “Ну так они там у Сосэки геи или нет?” Чтобы проследить, как именно Винсент ушёл от прямого ответа, надо-таки прочитать книгу, а не вторичные источники.

Но наш со студентом заход про геев — это далеко не самый изобретательный способ читать «Кокоро». Внимание, спойлеры:

«As noted by Atsuko Sakaki in Recontextualizing Text: Narrative Performance in Modern Japanese Fiction (Harvard University Asia Center, 1999), Komori and Ishihara Chiaki, in the journal Sōseki kenkyū, created a sensation in Sōseki scholarship in the 1990s with their radically revised reading of Kokoro. Countering the traditional reading of Kokoro as ending in the authoritative voice of Sensei, they found textual clues hinting at an Oedipal story in which watakushi marries Sensei’s wife after his suicide. What is interesting is that even in Komori and Ishihara’s analysis, Vincent sees the power of heteronormativity steering their reading of Kokoro.»

(с) Hosea Hirata, a review of Two-Timing Modernity: Homosocial Narrative in Modern Japanese Fiction by J. Keith Vincent

В этой теории лютый треш, там даже будущих детей куда-то приплели. Неисповедимы пути читательские! Но ведь и такое прочтение возможно, особенно если Сосэки рисует панораму того, как патриархальное, но подчёркнуто НЕгетеронормативное японское общество в лице К. и Учителя уходит в прошлое, уступая место Студенту (его часто в статьях называют “watakushi” — именно такое местоимение он использует в отношении себя) и гетеронормативному будущему.

Заявить что-то определённое про «Кокоро» невозможно — это было бы небрежно по отношению к тонкой, роскошной ткани текста, которая расходится по швам, как платье Мэрилин Монро на Ким Кардашьян, при попытке продвинуть одно читательское вИдение в ущерб другому. Мередит МакКинни, это я на вас смотрю.