5 Отверженные

Отверженный! Ты, скипетром закона,
Помеченный на правом растерзанье!
Где ангелы под масками грифона
Алкают кровью вверить назиданье!

Приговоренный! Лезвием безликим
Источен разум до безумия молчанья…
Лишь взгляд кровавый утаит улики,
Как человек принял Христа страданье.
Blanche_Noir

Неровной поступью, тяжело влача бархатное бремя королевской мантии с горностаевой оторочкой, сжимая в руках рваный флаг Революции, низко сгибая стан под грозовыми вихрями эпох, безумная Франция с ликом мудрой Марианны, медленно восходила по устланному ковру золотых лилий к пьедесталу высшего уровня устройства цивилизации. Нечего греха таить, пренебрегая очевидным: исторический завиток мироздания позволил ей достичь желаемого воплощения притязаний. Но историческая память, подстрекаемая зовом призрачных предков из литературного легиона справедливости, жарко завлекает непосвященного обывателя взглянуть на Францию сквозь увеличительный монокль вневременного стекла. И узреть влажные кровавые бусы, пронзающие изысканный шелк её подола; прикоснуться к её алым ладоням, несущим чашу отравленной крови, чтобы излить негодную у подножия Правды; услышать истошный вопль отверженных приговоренных, скорбящих немой молитвой о Жизни. И почувствовать жестокое иго всеобщего преступления против Бога, сладкой занозы в общественном сознании, пришпиленной к мозгу уродливым законом о смертной казни.

Повесть Виктора Гюго взметнула перед внутренним взором гнетущие образы истлевших страниц календаря французского августа 1832 года. И вот уже липкий первобытный страх проникает скользкой лапкой за пазуху, скребётся острым коготком по коже и, нежно прорвав мягкую плотину плоти, принимается сосать под ложечкой. Нет, я не страдаю от излишней чувствительности. Но эмпаты поймут меня... Ведь не буйная пляска смерти в грязных лохмотьях тягостно сжимает сердце читателя: наш личный белый танец с ней уже заказан. Нет, здесь строки дневника приговоренного щедро разделят с читателем истерзанную душу несчастного, отвергнутого обществом, помеченного законом, попранного природой и, наконец, забытого Вселенной. А что есть Вселенная? Бог? Не знаю. Но коллективная дьявольская кара, общим жертвоприношением, любовно отдаёт тёмную душу человека на вечный алтарь мрачного Харона. Мятущаяся мысль стучит в виски: можно назвать благим делом зло, призванное к отмщению за поруганное добро? Нет. Уж не кривляние ли гнусной толпы породило эти удалые строки в оргиях извращённого удовольствия на Гревской площади? Может быть. Но от поисков истоков не изменится русло ручья жизни отверженного, преградой которому станет высокая стена могущества правосудия.

Дневник приговоренного имеет два подспорья, умело соединяющие мостиком идеи социально-психологический фундамент повести. Стремление Гюго проколоть радужный пузырь сытого довольства законопослушного чиновнического аппарата сводится к изобличению социальных последствий применения смертной казни. Калейдоскоп жутких примеров (не зверских, нет! у животных честная игра за жизнь и смерть!) человеческих пыток ближнего своего вспышками кровавого фонтана орошает сознание. Разве могли иметь, простите, воспитывающий эффект публичные линчевания, повешения, отпиливания и, наконец, гильотина?.. Почему же такой глухой была достопочтенная Франция к мольбам прозревших? Психологический аспект воплощен непосредственно дневником несчастного узника судьбы. Молодой человек благородного происхождения, запятнавший атласные манжеты преступлением, о котором умалчивает Виктор Гюго, подобно каждому из нас имеет душу. И она мечется в плотном склепе тела, бьется о стены его заплесневелой оболочки, падает всё ниже в целебной агонии сознания… Жутко. Сложно оправдать жестокость, но невозможно оправдать такой взаимный акт исцеления общества. Разве отверженный от неба и земли найдет искупление в смерти?

Глубина повести неисчислима, учитывая эпохальный контекст создания. Гюго, как и множество литературных апологетов отмены смертной казни (Вольтер, А. Камю) в привычной манере великого искусства создал манифест борьбы с язвой на теле общественного строя. Долог путь был уготован этому трудному процессу. В недалёком 1981 году французы упразднили кровожадную фрейлину Смерти – Гильотину. Но память про отверженных кровавым законом мерно дышит на полках… В назидание будущему – в беспокойных снах прошлого.