3

Это книга воспоминаний с детства для меня знакомого человека. В застойные годы чуть не ежедневно можно было услышать его колоритный голос по радио: «Клуб знаменитых капитанов», «КОАПП», множество радиопостановок. Этот голос стал мне близок и вызывает теплые чувства и по сей день. В этой связи, увидев на обложке имя Роговолд Суховерко, книгу я купил не задумываясь.

Книга написана немного в рваном стиле.

В книге много наблюдений и интересных историй из жизни театра «Современник» и жизненного пути Рогволда. Очень тепло описаны эпизоды, связанные с Олегом Ефремовым. Показана атмосфера на радиостудии при записи тех же «Капитанов» и «КОАПП».

По книге складывается впечатление, что актерская судьба Суховерко сложилась не очень хорошо. Это связано и с его раскрепощенным характером и с его стремлением делать только то, что «выходит сразу и как бы само собой». С одной стороны, жаль. Но, с другой стороны, именно это помогло стать ему любимым многими «человеком-голосом».

Некоторые выдержки из книги:

Дальше...

Как часто на его (Ефремова) репетициях царили озорство и легкомыслие! Бывали и тяжелые репетиции, читки, разборы, похожие на заседания конструкторского бюро, но он сам никогда не был ни скучным, ни безразлично уставшим … И все вокруг не могли не увлечься его мыслью, его энергией, его фантазией …

Особенной дружбы между талантливыми людьми никогда не было. Назовите близких людей Пушкина, Лермонтова, Гоголя или Достоевского – есть ли среди них равные и близкие по масштабу личности?

Зашел как-то во МХАТ и Михаил Сергеевич. «Дядю Ваню» посмотрел. На следующий день Генеральный секретарь позвонил Ефремову с благодарностью. Его рецензия ошеломила: «Прекрасный спектакль! Это просто пир духа!» От неожиданности Ефремов чуть не выронил трубку. Некоторое время он не мог произнести ни слова. Но потом сообразил, что «пир духа» - это два слова, а не одно…

Спектакль «Большевики». Сейчас он (Луначарский - Евстигнеев) ответит передаст, соратникам ленинские слова «Чего уж тут смотреть, говорит, Анатолий Васильевич … Идите, говорит, отдыхайте … Глазами пытается улыбнуться, а лоб жёлтый, восковой». Евстигнеев и отвечает. Его душат слезы, и он с великим трудом произносит начало реплики и заканчивает ее, надевая пенсне: «… глазами пытается улыбнуться, а ЖО…». Тут его начинает трясти, он закрывается платком, как бы рыдает, больше слов вымолвить не может. Наркомы, развернутые лицом в зрительный зал, пытаются завернуть к заднику, их тоже колотит, некоторые начинают хохотать чуть ли не в голос.

И тут бежит из Совнаркома ничего не видящий, страшно озабоченный артист Гарик Острин, играющий Бонч-Бруевича. Он бежит вдоль задника и вдруг проваливается между ним и пандусом, зрителю видна только его голова. … Напряжение катастрофическое. Истерика у одних на подходе, другие уже бьются в падучей. Возвращенный на сцену Бонч-Бруевич подбегает к телефону и с видом «Спокойно, спокойно, товарищи! Я сейчас все исправлю и все спасу!» - кричит в трубку не терпящим возражения тоном: «Усилить караулы у входа в Кремль и в ЦИРК» (вместо «в ЦИК», естественно).

Этого уже никто выдержать не в силах. Кто был поближе к кулисам, тот просто-напросто убежал со сцены; те, кому добежать до какого-либо укрытия невозможно – отвернулись от зрительного зала и нагло хохотали в голос.

… доиграли спектакль на автопилоте, почти не отреагировав, когда Толмачева, игравшая Коллонтай, вместо того, чтобы сказать: «Нам надо еще принципиально решить дальнейшую судьбу Каплан»,- сказанула: «… дальнейшую судьбу Коллонтай». «Расстрелять» - чуть ли не хором произнесли положенную реплику несколько человек. И когда Лидия Михайловна, услышав себя, поправилась: «… судьбу Каплан!» - остальные наркомы с видом «да ну, какая разница!», приговора своего не изменили: «Расстрелять! Расстрелять!»

И всё это на одном спектакле!

Есть огромное число людей, получающих удовольствие от преодоления трудностей. Нет, нет, нет! Я не из их числа. Я получаю удовольствие только от того, что выходит сразу и как бы само собой.

Но на всех собраниях, не желая замечать изменившейся обстановки, продолжал вести себя, как при Ефремове – говорил вслух всё, что считал нужным и о чем молчали все остальные, согласные с моей точкой зрения, единомышленники.

В итоге – ни одной более или менее крупной работы я не получил.

Рогволд Суховерко «Зигзаги»