3

Какое завораживающее название - "Волшебники приходят к людям". Именно благодаря ему книга и попала в мою библиотеку. Предисловие под названием «Беззаветный рыцарь детства» написал нежно любимый мною Лев Разгон. До одиннадцатой страницы - начала собственно шаровского текста - я была полна радостных надежд на захватывающее чтение о сказках и сказочниках.

Но волшебство кончилось, не успев начаться. И ведь интересная задумка - чередовать сюжеты сказок с эпизодами из жизни их авторов. Если кому-нибудь из современных авторов удастся превратить эту идею в увлекательную книгу, я буду ее первым покупателем. Но попытка Александра Шарова кажется мне не слишком удачной. Тираж 100 000 экземпляров, третье издание, восемь лайвлибовцев, положительно оценивших книгу... Узнать бы у этих 300 008 человек, чем же им понравились "Волшебники...". Но первую рецензию пишу я - и мне, к несчастью, книга совсем не понравилась. Повествование напоминало то поток сознания, то винегрет из миллиона ингредиентов.

Во-первых, Шаров считает, что любого писателя можно отнести к сказочникам, коль скоро он разговаривает с читателем о чем-то добром и светлом. Поэтому круг писателей, заслуживших упоминания в этой книге, бесконечно широк. Здесь и Пришвин, и Олеша, и Гоголь, и Фонвизин, и Гейне, и Алексей Толстой, и Андрей Платонов, и Апулей. Александр Израильевич пересказывает "Детские годы Багрова-внука" Аксакова, "Историю Индий" Бартоломе де Лас Касас, "Бориса Годунова" и "Капитанскую дочку" Пушкина, "Идиота" Достоевского, «Крошку Доррит» и «Тяжелые времена» Диккенса. Писатели, о которых рассказывается во второй половине книги, уже больше похожи на сказочников - Перро, Андерсен, Трэверс, Барри, Линдгрен, Корчак, Кестнер, Сент-Экзюпери...

Каждая глава – это сумбурное (причудливое?) сплетение размышлений Шарова о добре, зле и справедливости, эпизодов из биографий писателей, длиннющих цитат из литературных произведений, и как будто бы прямой речи самих писателей, их родственников и друзей. При этом Шаров постоянно перескакивает с одного на другое, резко обрывает только что начатую мысль. Посередине главы об Аксакове вставлена главка о Владимире Дале, потом повествование так же неожиданно возвращается к Аксакову. Точно так же Олеша разрубает главу об Одоевском. Если считать это «биографическими очерками», то они совершенно несоразмерны: полные жизнеописания Погорельского, Аксакова и Ершова и по две реплики от Эриха Кестнера и Астрид Линдгрен. Заканчиваются главы непременными подробностями ухода писателей из жизни.

На пороге старости. Но ведь старость – не смерть.

…Еще раз, незадолго до смерти Сергея Тимофеевича Аксакова, возникает мальчик, с блестящими глазами и таким нежным сердцем – Сережа, чтобы больше уже не взрослеть, и не стареть, и встречать каждое поколение.

На главах про Януша Корчака и Сент-Экзюпери было легче сконцентрироваться, так как время жизни этих писателей еще не так далеко ушло от наших дней. И еще Шаров умеет очень трогательно описать отношения писателей с их матерями или нянями. Ведь прочная связь матери и ребенка, как считает Шаров, закладывается именно благодаря сказке. Правда читая это, нельзя не заметить, что тема матери, как и тема смерти, для автора очень болезненна.