4.5 Особенности лососиного скрипа в пору облетания

Xотелось бы (да, видно, не получится) начать рецензию небанально, поскольку небанально начинается и сама история: в осеннем парке, полном странных статуй, странный мальчик участвует в процессе листопада. Парк – знаменитый Фрогнер-парк скульптора Густава Вигеланда в Осло, с мужчиной, отбивающимся от наседающих младенцев, конкурирующим по популярности с «писающим мальчиком» Злюкой, а главное грандиозным Монолитом – огромным вавилонским фаллосом, образуемым переплетением множества тел. Мальчик – тот самый заглавный Герман, Герман Фюлькте, 11 лет, с явно аналитическим складом, чисто обериутским методом вести диалог и привычкой говорить о себе в третьем лице множественного числа ("Тут все на своих двоих ходят") и двойной категоричностью ("Нет два раза"). А участие в вышеупомянутом процессе в том, что он попросту ловит ртом и глотает оторвавшийся лист с риском отравления или подхватом вируса облетания. Со странным парком он себя тоже вполне отождествляет ("Когда будут ставить памятник мне, подумал Герман, попрошу Вигеланда сразу приделать мне на голову здоровенного бронзового голубя"). Странность и облетание как раз и становятся основными темами повести.

Cтранные и гротескно-гиперболизированные люди окружают Германа. Папа, машинист башенного крана, обладатель глубокого зрения, привычки мыться до пояса перед каждым приёмом пищи и любитель половить рыбку в сточной воде. Мама, чей смех сдувает с рельс поезда западной линии, пускает под воду паром на Несодден, а куранты на ратуше заставляет замирать, и чей бросок не менее уникален. Дедушка, фантазёр с массой шокирующих историй из жизни, самый близкий по духу Герману. А ещё гнездоволосая одноклассница Руби, троица школьных хулиганов: Гленн, Бьёрнар и Карстен , сосед-алкаш Бутыля, парикмахер Пузырь (живая иллюстрация "парадокса брадобрея"), доктор, меняющий медсестёр и обязательно чем-то от них заражающийся, учителя: Боров, Фанера и Яйцо, загадочная Муравьиха, вполне реальный экранный Зорро... В этом антураже и предстоит уживаться Герману, подхватившему-таки осенний вирус облетания, одинаково не приемля как насмешки, так и последующую всеобщую жалость. Однако Герман справляется с недугом, достигшим к зиме критической точки. И рецепт этот вполне под стать старому анекдоту о человеке, которому от страдания энурезом помог психотерапевт – тот продолжает мочиться, но теперь не страдает, а гордится этим. Анекдот этот, скорее всего, подразумевался, что доказывает эпизод со сдаванием анализа (и не бельгийский ли конкурент Злюки кстати припомнился).

Bообще аллюзий можно найти массу. Разве в рассказах дедушки не угадывается мотив из «Крупной рыбы» а в Муравьихе не проглядывает Страшила из «Пересмешника»? Можно даже, набравшись наглости, в папиных угрях и дедушкиных лососях усмотреть рыбу как христианский символ и поварьировать тему "любви к ближнему как к себе". Не зря переводчица в одном из интервью говорит о расширенной едва ли не на весь текст метафоре. Ольга Дробот, переводившая «Германа» постаралась на славу. Здесь и игра словами с неожиданными сочетаниями или забавной перестановкой букв, и бомбезные сравнения, вроде, "вдруг тишина сделалась даже тише могильной, было слышно, как идет время в дамских часиках в Токио" или "воскресенье серое-серое, как псалмы в концерте по заявкам", и попытка подобрать узнаваемые реалии для русскоязычной аудитории, при этом не изменяя чисто норвежскому колориту. Невольно возникает желание оценить эту игру в оригинале. 30 лет назад я серьёзно взялся за английский, желая прочесть в оригинале и насладиться кэрролловской «Алисой», и вполне преуспел в этом. Вряд ли рискну на старости лет заняться норвежским... Хотя какие наши годы – нужно просто сказать себе: я здоров как лосось, поскриплю ещё авось! :)