5

Странноватый выбор для первой книги нового года, но этот случайно купленный «томик» уже который год так настойчиво смотрел с полки: возьми меня. И я, наконец, взял, дабы пере(про)читать.

Эпопея. Книга-оксюморон — от названия до финала. Живые мертвецы (люди, животные, даже деревья) и одушевленные, ожившие скалы-камни (дышащий Чатырдаг и т.д.), выступающие в роли местных богов, жизнь и смерть, слившиеся неразрывно.

Безумно красивый, близкий мне на генетическом уровне — я и сам почти такой же себе придумал в 16 лет, сидя у себя в комнате, не знающий ещё ни Шмелёва, ни кого-то другого похожего — язык, с одной стороны, и страшное, уродливое описываемое этим языком. Цветущий Рай, ставший выжженной пустыней: сгорело все — деревья, дома, живность, смыслы, люди сгорели, почти все — изнутри, а некоторые — так и буквально.

И знаете, что мне показалось самым страшным? Нет, не пришлые варвары-матросы, изображенные как-то даже немного лубочно: все как на подбор — убийцы с бычьими шеями и пудовыми кулаками, крепкозубые, отбирающие «излишки» и пирующие среди всеобщего голода, запивающие кровь вином и наоборот. Им-то что? Они сюда за этим и пришли — наказывать и добивать, убивать в ночи и посредь бела дня. У них сила, наганы, декреты, сало и вино. Дожгут здесь — покатят дальше. «Мировой пожар в крови — Господи, благослови!».

Нет, страшнее всего варвары местные, обманутые «своей» властью «простаки» (не все, конечно, из этих простаков варвары). Ведь именно они превратили свой некогда прекрасный уголок в пустыню, обрадовавшиеся, что пришла «их» власть, что теперь «усе общее», — разломавшие опустевшие дачи и растащившие последнее, сгубившие сады и виноградники, в которых сами работали: теперь все общее, то есть ничье, тащи, братва, жги то, что строилось годами и трудом тех, кто в подвалах сгинул или за море уплыл, если повезло. Неспособные к созиданью (или, может быть, не наученные оному?) они ждут, что теперь им все дадут, как обещали, ведь они «трудящиеся», не буржуи-интеллигенты какие-то, а пока не дали, мы порастащим, что от буржуинов осталося. Интересно, что первыми «опомнившимися» оказываются все-таки люди с какой-никакой профессией — слесарь Кулеш (мастер, чей талант оказался невостребованным), почтальон Дрозд («культурный» представитель народа, известный тип человека), рыбаки, добытчики, оказавшиеся в плену у новой власти, ибо даже сапоги им выдают только на время работы.

Настоящими трудящимися же оказываются как раз недобитые «баре»: учительница со старенькой мамой, из последних сил спасающие свой огородик, профессор, не бросивший свою работу, доктор, фиксирующий свой опыт, повествователь, день за днем ищущий прокорма для себя и своих птиц, и даже дьякон…

И вот с одной стороны у нас — повествователь, разговаривающий со своими «курочками» и даже хоронящий их (!) — вот тут уж совсем странно даже мне, но тут, видимо, было важно подчеркнуть, что в этих «курочках» больше живого и человеческого, чем в оставшихся людях (помните, кстати, рассказ Замятина «Дракон»?), и доходягу доктора, отдающего последнюю горсть гороха чужим детям, чтобы потом питаться «горьким миндаликом» (да-да, все, что осталось от его прекрасного сада), и «трудяшшихся», здоровых мужиков, ворующих у семей с детьми последнюю надежду — козлика, коровушку, уточек и т.д. Но и этим воздалось в итоге, сдохли после побоев. Именно сдохли, в то время как доктор сгорел, подобно некоторым староверам, вознесшимся вместе с дымом к Господу.

И — замечу — все это до Сталина, все эти сотни и тысячи расстрелянных и ограбленных, согласно декретам или пьяному угару. Без Дзержинского, Ягоды, Ежова, да даже Ленина (конечно, без их непосредственного участия), а токмо потому что власть есть, наган руку жарит или «усе общее». В общем, если верно то, что на Диком Западе полковник Кольт всех уравнял, то в постреволюционной России братья Наганы, утрируя, покончили со всякой надеждой на равенство.

И хотя прошло уже сто лет, был ликбез, внедрено обязательное среднее образование, количество получивших высшее образование в России выросло настолько, что это самое высшее образование и вовсе потеряло какой-то статус, это варварство никуда из человеческой ДНК не пропало. Я регулярно наблюдаю эту «удаль молодецкую», разбивающую новые скамейки, детские площадки, подсветку в фонтанах — вон, 31 декабря двое д… (из всех слов на д выберу самое цензурное) детишек переходного возраста разожгли под пластмассовой детской горкой костер, зажигали петарды и бросали в горку (про любителей сломать качели я вообще молчу). Ну и помним вечное «там, где не катит самый навороченный документ — рулит черный пистолет». Улыбайтесь, господа.

Источник