2 Лето в пионерском галстуке

В  детстве мне эта повесть Гайдара про «лучший пионерский лагерь» не нравилась, но тогда я не смог бы объяснить, почему. А сейчас понимаю: я не нашёл там главного героя. Некому сопереживать. Есть несколько персонажей, которые чаще прочих мелькают на первом плане, но все они какие-то странные; в каждом есть что-то настораживающее читателя.

Вот Натка Шегалова - юная комсомолка из совпартшколы, направленная «на пионерработу». Уже на первых страницах повести выясняется, что занята она не своим делом.

- Ты не любишь свою работу? - осторожно спросил Шегалов. - Не любишь или не справляешься?
- Не люблю, - созналась Натка. - Я и сама, дядя, знаю, что нужная и важная... Всё это я знаю сама. Но мне кажется, что я не на своем месте...

Далее высокопоставленный дядюшка читает Натке мораль. Смысл такой: делай честно, что велели, старайся, подучись, подтянись, и всё получится. В СССР начала 1930-х годов каждый сознательный гражданин считается годным на всё, и Гайдар эту идеологическую догму пропагандирует. Наличие или отсутствие индивидуальной предрасположенности к какому-либо виду деятельности попросту игнорируется; более того, отрицается даже сама возможность существования такой предрасположенности. Это Советская Страна, ребята, а не какое-нибудь там Проклятое Буржуинство, где талантливые люди делают то, что у них лучше всего получается, и извлекают из этого деньги...

Вскоре автор вводит в действие двух новых лиц: это молодой инженер Ганин, «высокий, сероглазый, с крестообразным шрамом ниже левого виска», и его шестилетний сын Алька, белокурый и темноглазый. Ниже выясняется, что в Гражданскую войну Ганин был юным красноармейцем, то есть лет ему должно быть на момент действия что-то чуть за тридцать. Мужчина в полном расцвете сил... командир запаса, инженер... в кармане у него браунинг... и шрам вроде бы должен придать ему брутальности... но выглядит он в повести довольно бледно. Не проницателен, в упор не видит орудующего совсем рядом классового врага. Симпатизировать такому человеку трудно.

Сын инженера очень мил, но почему-то наделён автором уровнем интеллектуального развития, который тянет лет на десять (хотя по сюжету Альке только шесть). Среди прочего, ему приписывается знаменитая вставная «Сказка о Мальчише-Кибальчише». Но тут Гайдар явно осознал, что перегнул палку, поэтому «Алькину сказку» пересказывает пионервожатая, а предполагаемый автор-дошколёнок сидит рядом и подбадривает («Так, Натка, так... Ещё лучше, чем так»). В финале выясняется, что этому милому и не по годам развитому мальчику отведена роль сакральной жертвы в противоборстве с недобитыми врагами (надо же выбить слезу у чувствительного читателя). Литературный приём дешёвый и недостойный, тем паче что гибель Альки не мотивирована развитием действия, выглядит случайной и необязательной. Первые читатели протестовали; ответ Гайдара достоин того, чтобы его воспроизвести.

 Вам жалко Альку. Некоторые ребята в своём отзыве пишут мне, что им даже "очень жалко". Ну, так я вам откровенно скажу, что мне, когда я писал, было и самому так жалко, что порою рука отказывалась дописывать последние главы.
 И всё-таки это хорошо, что жалко. Это значит, что вы вместе со мною, а я вместе с вами будем ещё крепче любить и Советскую страну, в которой жил Алька, и зарубежных товарищей, тех, которые брошены на каторгу и в тюрьмы.
 И будем ещё больше ненавидеть всех врагов: и своих, домашних, и чужих, заграничных, - всех тех, что стоят поперек нашего пути, и в борьбе с которыми гибнут наши лучшие большие и часто маленькие товарищи.
(из письма ростовским пионерам от 5 марта 1935 г.)

Но самое удивительное в этой повести - образ матери-героини. В СССР, как известно, существовал орден с таким названием, но появился он лишь в 1944 г., то есть после тяжелейших демографических потерь в первые три года войны. Награждались орденом и почётным званием «Мать-героиня» женщины, родившие и воспитавшие 10 и более детей. То есть коммунистическое руководство СССР осознало наконец, зачем в природе существует женщина... Что ж - лучше поздно, чем никогда. Но десятью годами раньше, когда Гайдар писал обсуждаемую повесть, представление о матери-героине было совсем иным. И писатель навязывает читателю это представление с первых страниц, очень напористо и с крайней беззастенчивостью.

По пути в Крым Натка находит в вагоне-ресторане забытый кем-то прошлогодний журнал и от нечего делать начинает листать его.

... Перед ней лежала фотография, обведенная чёрной траурной каемкой: это была румынская, вернее, молдавская еврейка-комсомолка Марица Маргулис. Присужденная к пяти годам каторги, она бежала, но через год была вновь схвачена и убита в суровых башнях кишинёвской тюрьмы.
Смуглое лицо с мягкими, не очень правильными чертами. Густые, немного растрёпанные косы и глядящие в упор яркие, спокойные глаза.
Вот такой, вероятно, и стояла она; так, вероятно, и глядела она, когда привели её для первого допроса к блестящим жандармским офицерам или следователям беспощадной сигуранцы.
 

Довоенная карта Молдавской АССР. Бессарабия изображается как территория, оккупированная Румынией.

Ниже выясняется, что погибшая в кишинёвской тюрьме Марица Маргулис - жена инженера Ганина и мать Альки. Странно, что сын молдавской еврейки белобрысый... но так лучше для формирования образа невинного агнца, предназначенного на заклание.

Семейная жизнь Ганиных крайне своеобразна.

 - А всё-таки где же Алька видел Марицу? - неожиданно обернувшись к Сергею, спросила Натка.
 - Он видел её полтора года назад, Наташа. Тогда Марица бежала из тюрьмы. Она бросилась в Днестр и поплыла к советской границе. Её ранили, но она всё-таки доплыла до берега. Потом она лежала в больнице, в Молдавии. Была уже ночь, когда мы приехали в Балту. Но Марица не хотела ждать до утра. Нас пропустили к ней ночью. Алька у неё спросил: "Тебя пулей пробило?" Она ответила: "Да, пулей". - "Почему же ты смеешься? Разве тебе не больно?" "Нет, Алька, от пули всегда больно. Это я тебя люблю". Он насупился, присел поближе и потрогал её косы. "Ладно, ладно, и мы их пробьём тоже".
 - А почему Алька говорил, что это тайна?
- Марицу тогда Румыния в Болгарии искала. А мы думали - пусть ищет. И никому не говорили.
- А потом?
- А потом она уехала в Чехословакию и оттуда опять пробралась к себе в Румынию. Вот тебе и всё, Наташа.

Вот вам и всё, дорогие читатели. «Я тебя люблю, сыночек, но подрывную работу у себя в Румынии, в пользу соседнего враждебного государства, люблю ещё больше. Ты тут оставайся с папой, а я поеду доделывать свои шпионские дела». Вот эта самозабвенная шпионка и есть мать-героиня образца 1934 года. По крайней мере, в представлении Гайдара.

... А как же пионеры? Действие происходит ведь в «лучшем пионерском лагере», в котором легко угадывается Артек.

Есть там пионеры. Лучше всех вышли у Гайдара два озорных друга, Владька и Толька. Что хорошо в советской литературе - там никто заведомо не будет 3,14дорасить: если пионеры друзья, то они в самом деле друзья, а не какие-нибудь там... ну, вы поняли. Владик - фантазёр и заводила, потенциальный лидер; вообще он явно не такой, как другие пионеры: то и дело своевольничает, выбивается из коллектива. Однако роль его в повести второстепенная, а польское происхождение не добавляет образу убедительности. Польша времён Пилсудского - страна с антикоммунистическими и антисемитскими настроениями, господствующими практически безраздельно. А семья Владика, судя по его собственным рассказам, почему-то сплошь состоит из отщепенцев: все коммунисты, и все, естественно, сидят (даже юная сестра, и та уже «в третий раз сидит»). Как Владик попал в СССР, как оказался в «лучшем пионерском лагере» - не поясняется. Зато вполне очевидно, что поляк он - только по происхождению: лояльным гражданином своей страны он уже никогда не будет, поскольку насквозь пропитан коммунистическим духом. Да он ещё и воинствующий филосемит (или, если угодно, интернационалист): когда незнакомый парень дурно отзывается о евреях и употребляет запретное в СССР слово «жид», Владик кидается в драку и обращает сильнейшего противника в бегство. Что ж, такие Владики советским коммунистам очень сгодятся со временем: товар штучный.

Все прочие пионеры у Гайдара обрисованы скуповато и играют роль статистов.

В целом «Военная тайна» относится к литературным произведениям, прочно застрявшим в своей эпохе. Уже в 1974 г. эта повесть вызвала у меня, 11-летнего советского пионера, некоторое недоумение; что же говорить о нынешнем времени. Не могу представить себе психически здорового человека, которому такое может понравиться.