5

Я часто думаю о том, как несправедливо, что самое важное в жизни людей — чувства и переживания — исчезают безвозвратно, не обладая материальной формой, которая могла бы оставить след. Может быть, в этом доме кто-то любил, страдал, был счастлив, прожил целую жизнь — но вот он умер, ушли друзья, и целая вселенная его чувств и открытий исчезает, как будто её и не было. Сохранить что-то удаётся в редчайшем случае: если у этого человека есть дар слова, и он решит оставить воспоминания, в которых сможет оживить своё прошлое.

Именно такой случай — книга Конкордии Ландау-Дробанцевой, посвящённая её знаменитому мужу.

Конкордия Тереньевна никогда не занималась писательским делом. Она получила химическое образование и работала технологом на кондитерской фабрике, а потом посвятила свою жизнь Ландау. Решившись писать откровенные воспоминания, она заранее знала, что их никогда не опубликуют (в 70-х СССР казался вечным), и потому писала только для себя. Но написала в итоге так, что оторваться от книги невозможно. Люди и события встают перед глазами как живые, а темп повествования держит читателя в напряжении от начала и до конца.

И это удивительно. Лидия Чуковская — вдова другого гениального физика, друга Ландау Матвея Бронштейна — как-то зайдя к Ландау в гости, пренебрежительно назвала Конкордию «ёлочной игрушкой». Ещё бы — ведь она сама была дочью знаменитого Чуковского, известным публицистом, вращалась на самом верху литературных кругов культурной столицы. А тут — какая-то провинциалка с кондитерской фабрики.

Но если положить рядом две книги, Чуковской и Дробанцевой, которые они написали о своих талантливых мужьях, сравнение выйдет не в пользу Лидии Корнеевны. Да — в её книге можно почувствовать опытную руку, но именно эта опытность в конечном счёте мешает полностью открыть сердце бумаге. Дробанцевой же ничего не мешает быть откровенной до конца.

Наверное, это первое, что бросается в глаза: сила чувства. Эта книга, насыщенная подробностями и деталями, на самом деле только о любви — и о любви той силы, что может двигать горы. Этой силой дышит каждое предложение, каждая буква. Её невозможно подделать, и она сама не даёт ничего подделать в тексте, сгладить или скрыть. Поэтому очень скоро читателю становится очевидно, что перед ним — правда, во всём своём великолепии, уродстве, чистоте, позоре и сложности. Редкая возможность стать почти настоящем свидетелем — и увидеть даже то, о чём обычно не принято говорить.

Второе, что замечаешь — что такую книгу могла написать только очень красивая женщина. Этот стиль трудно с чем-то перепутать. Горячий и отрывистый; безжалостно-презрительный — о тех, кто ей не нравится, и всепрощающий о любимых людях. В тексте нет полутонов, только белое, чёрное, и краткие мгновения забытья. Конкордия, будто героиня американского кино 50-х, отвергает всё, что кажется ей низким, нечестным, лживым или несправедливым, и убеждена, что имеет на это полное право.

И вот такой человек оказался в самом центре вороха политических интриг: советской академии наук (представьте себе дачи, премии, квартиры, санатории, распределители, вокруг которых ведут хороводы страждущие); а затем и ведущих врачей Москвы, имеющих особые планы на знаменитого пациента. И там и там речь идёт о карьере, и в принципе многие могли бы всё это понять и принять. Но только не Конкордия. И от неё достаётся всем.

Больше всего досталось соавтору знаменитого курса Ландау по физике — Евгению Лифшицу. Он считается ведущим учеником Ландау и его близким другом. Однако, по книге, сам Ландау его не считал даже физиком, потому что не видел в нём страсти к познанию, и взял в соавторы только оттого, что тот мог аккуратно записывать за ним, не вмешиваясь в творческий процесс. Сам же Лифшиц, если верить Конкордии, постоянно врал, хитрил, крал, не возвращал, а когда Ландау попал в аварию и болел, строил против него козни. Картина совершенно ужасная.

Хорошо досталось и многим высокопоставленным врачам, которые свои карьерные интересы ставили выше здоровья Ландау. Опять — козни, хитрости, неправильные диагнозы — лишь бы больной вписался в так нужную новую работу, помог получить так давно ожидаемый орден.

Друзьям и родственникам тоже перепало немало. Да и к себе Конкордия безжалостна, постоянно ругая себя за ошибки, за слабость, за ревность, за то, что в конечном итоге ей не удалось уберечь мужа.

В конечном счёте взгляд Дробанцевой на жизнь, болезнь и смерть Ландау настолько отличается от общепринятого статус-кво, что становится похож на конспирологическую теорию. Читатель вынужден задаваться вопросом: разве могли все остальные настолько ошибаться? Разве может за таком простым и понятным, принятым всеми нарративом скрываться столько подковерной возни, столько подлости, лжи и предательства? Решать ему придётся самому — сейчас уже ничего не докажешь и не опровергнешь. Но трудно не поверить любви, из которой сделан текст этой книги.