4 Мужика тебе надо

Это произведение я порекомендовала бы своей классной руководительнице, которая, имея чрезмерную, хоть и собственноручно мной вверенную ей власть над моей репутацией любимчика, нещадно и безапелляционно расставляла в моих произведениях точки, которые она в давности, возможно, по робости своей, а, может, по молодой наивности или еще по каким, одной ей и богу известным причинам, не расставила в своё время над i в своих личных, далёких от школы жизненных неурядицах или двусмысленных ситуациях с кавалерами, (что в некоторых случаях вполне может быть равносильно), так или иначе — точек у нее, по всей видимости, было в избытке, и она, как и уймой хорошей, не предназначенной для широкой классной аудитории времен моего отрочества, литературой делилась со мной с щедростью, достойной быть увековеченной на шоколадке, чего, в свою очередь, нельзя сказать о наставнике Жозе Сарамаго, который счастья быть вовремя правленным, судя по всему, не имел и в результате настрочил испытание для внимания сходное с тем, каким для неискушенного познаниями в этой области человека может показаться переваривание насекомых, хотя все необходимые ферменты внутри почти каждого найдутся, нужно лишь приложить к поискам известное усилие, так что и с чтением этого несомненно выдающегося явления в литературе справиться можно, особенно, если тебя произвела примерно та же земля, что и Толстого, а уж тот, говорят, сделал для сохранения фонда точек поболее, чем даже те, кто за писанину не брался никогда, так что было бы неловко бить в грязь передней частью головы, когда сквозь глубину лет на тебя сверху, с до середины покрашенных школьных стен, не мигая, взирает великий предок.
Но ничего.
Человек ко всему привыкает, само явление адаптации раз от раза становится краеугольным камнем выживания нашего (да и разве только нашего?) вида, причём, говоря вида, я подразумеваю каждую минимально отличающуюся ступень в иерархии значений этого понятия, от всего таксона целиком, до самой отдельной единицы, которая решает как ей поступить в каждую конкретную секунду, чтобы не ляпнуть ничего такого, например, из-за чего её уволят с работы, ведь адаптация — ответ на всякую ситуацию, ответ естественный, намного менее энергозатратный, чем попытка изменить среду, как то, например, возмущения, что рождаются в мозгу читателя, а то и уже произведены на свет в виде сокрущающих девственность воздуха ругательств, ведь, казалось бы, какого хрена я тут философствую на тему ‘что наверху — то и внизу’, когда мы тут пытаемся осмыслить произведение, в котором смерть переживает стокгольмский синдром или бог знает, что ещё, если этому вообще можно дать название на языке человеческом, ведь вам может показаться, что я лишь выгуливаю своё графоманство и, в определённом смысле, вы окажетесь правы, но о том, как же вся эта болтовня связана с предметом обсуждения мы еще успеем поговорить, а родившиеся в моем мозгу ассоциации рискуют быть не озвучены никогда, что может оказаться катастрофой, (обратного вы не знаете наверняка), так что считайте, что я оказываю вам услугу и проявите хоть малую толику терпения, будьте любезны, и к этому моменту уже спокойно делайте вывод, что адаптация — это и про вас в эту минуту, и до чего прекрасен этот прямо сейчас вершащийся над вашими мозгами эксперимент.
Книга эта прекрасна своим юмором на эту вымышленную тему, которая восхитительно ложится на абсолютно все другие невымышленные поводы, из чего можно даже вытянуть мысль, что книга не об этом вовсе, но, к счастью, это совершенно неважно, и в отрыве от контекста можно наслаждаться популистскими высказами одного за другим политиков, чьи речи можно прямо сейчас сувать в телевизор, для объяснения любой невероятной хреноты, вроде разорвавшегося на куски гигантского голого санты, что окропил кусками себя украшенные к Рождеству дома американских семей, которые включат по этому поводу этот самый телевизор и успокоятся, заслышав, что уже собрана коллегия экспертов по произошедшему и решение будет вынесено в самое ближайшее время; прекрасна она и описаниями vox populi в виде ‘бей врагов жизни, жаль, что нельзя до смерти’, глас того самого народа, который за всё хорошее против всего плохого, и который же абсолютно не готов ни к тому, ни к другому, ни к третьему, если бы оно у них было; того самого, который полагает, что раз смерть (по ихнему разумению) неспособна грамотно написать своё имя, то и чего с ней, с деревней, считаться; того же, что несмотря на преисполненность в своем познании, неспособен решить возникшие с невозможностью насовсем смежить вежды, и который в перерывах между своими за всё хорошее лозунгами пишет письма властьимущим, чтобы те сделали уже что-нибудь, в конце концов, за что им платят?
Прекрасна она и своими непосильными конструкциями и чрезмерными отступлениями и тем даже, что в конце концов, автор перестал играть в бога и гоготать над людьми и встал на их сторону, где ему быть и положено, дав смерти примерить человеческую шкурку, от чего она мгновенно стала нами с нашими простыми радостями и сложностями и желанием забить на работку, даже если, (звенящая пошлость) ради того, чтоб закинуть ножку на мужика.