5

МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК. ОПРОВЕРЖЕНИЕ ЖАНРА.
(о романе Елизаветы Александровой-Зориной «Маленький Человек», Издательство АЛЕТЕЙЯ, Санкт-Петербург 2012)

Лиза – писатель-сталкер. Она входит в аномальную зону и исследует её. Этот маленький таежный городок на далёком полуострове – зона человеческих аномалий. Вместо карты мира – лишь кусочек земли, за которым на многие километры тянется одна лишь тундра – и где же он, весь остальной обитаемый мир? Вместо него – лишь это захолустье, словно именно сюда злонамеренной «щедрой» горстью высыпали всех чертей Земли.
В своё время кто-то шёл ликвидировать последствия Чернобыльской аварии (большинство – по своей доброй воле), а кто-то отделался легкой диареей, купив в Москве арбуз, привезенной с Украины.
Лиза берется за опасную тему: в руках ее пульсирует карандаш, а в карандаше том – графитовый стержень… Все «рентгены» она принимает на себя. Кто-то будет обвинять автора в «чернухе», лишь соединяя точки, словно втыкая флажки на карте, отмечая совершенное героем очередное преступление. Читателю так хочется, чтобы женщина написала что-нибудь более позволительное – роман Кулинариана или Оду Плюшевой Занавеске, или, на худой конец, легкий детективчик, где авторша изящно добавляет в каждую главу по трупу, словно составляя экибану.
Но эта книга – сурова. И по сути своей – прекрасна. Когда красота не может спасти мир, потому что иссякла, ее надо добывать как чёрный уголь в забое. А если писатели-«шахтёры» заканчиваются, появляются такие смельчаки как Лиза. Но, будучи женщиной, она создала своего рода «безопасный коридор» в придуманной ею аномальной зоне -- коридор длиной в полтора километра. Ведь если сложить все строчки и умножить их на количество страниц, ровно столько и получится! 
Книга «Маленький Человек» - полтора километра текста, который следует пройти каждому.

Жил-был Савелий Лютик. Тихий, серый как мышка служащий маленького таежного городка. Сослуживцы звали его Лютиком, хотя фамилия у него была – Лютый. В молодости Лютый влюбился в свою будущую жену, но был слишком скромен и застенчив. «Властный мужчина – хороший любовник, подкаблучник – хороший муж», - решила за Савелия молодая женщина и сама сделала ему предложение.
Так что это за город? Мы знаем только, что на выезде стоит дорожный указатель, перечёркнутый жирной чертой.
«…здесь нет коренных жителей, не считая саамов», - рассказывает бармен из «Трёх Лимонов». – «Сюда ссылали, гнали по разнарядке, кто-то отправлялся за длинным рублём… Плавильный котёл, как в Америке. Все мы на Севере гости…»
Холодно. Темно. Как в «Котловане» Платонова. Сюрреалистично. Как в книгах Стивена Кинга. Дико, непонятно, но неподсудно, как в «Альпийской Идиллии» Хемингуэя.
Там, где смрад и сырость, легко заводятся гады ползучие, поедающие человеческие жизни как лягушек, жирея на них. – Городком правят Три Толстяка – бандит Могилёв (Могила), мэр Антонов и полковник Требенько. Все они будут убиты маленьким человеком. Сначала Савелий расправится с Могилой, защищая свою дочь. Сюжет этот – не так уж и нов и описывался в отечественной литературе еще Виктором Прониным («Женщина по средам») и Валентином Распутиным («Дочь Ивана, Мать Ивана») – одним словом, литературоведы советской школы относились к подобным поступкам героев как к человечески оправданным.
После убийства Могилы бандой заправляет Саам – скорее всего из пришлых, поварившийся в «котле» и навесивший себе кличку как оберег, но разве черти молятся?
И – понеслась душа Савелия Лютого от ада всетерпения к аду полузвериного отшельничества. «Я же не человек, я зверь стал. Живу как зверь, и чувствую как он. Понимаешь?» – разговаривал он сам с собой.
«Тонкие деревца с причудливыми, извивающимися стволами были ниже гигантских валунов, тундра тянулась на долгие километры, смыкаясь на горизонте с набрякшими тучами… Лютый шёл среди карликовых деревьев, словно Гулливер среди лилипутов, и, испуганно озираясь, словно хотел стать ниже, сравнявшись с ними… Здесь было так тихо, что Лютому вдруг захотелось закричать, чтобы услышали на другом берегу тундры, и, суеверно перекрестившись, он повернул обратно».
Он вернулся к людям – на свалку, к бомжам, соорудив себе дикое подобие жилища. Вот тебе переломившийся надвое диван, вот тебе сломанный телевизор. Сиди нога на ногу, да щёлкай сломанным пультом. «На экране отражались мусорные развалины, диван и лежащий на нём Лютый…»
А потом появилась рыжая бомжиха: в ее ночных шептаниях Лютому послышалось ностальгически: «любый… любый…» Сгорела ли та женщина на пожаре, в пламени, охватившем свалку – Савелий так и не узнал. Он долго пытался найти её – ведь по сравнению с ним она была просто неумытым ангелом, чьи грехи легко отмываются дегтярным мылом…
Добив первого Толстяка, Саавелий расправляется и со вторым, и с третьим. Так маленький человек становится человеком-гиперболой, а гипербола она такая: на нее всегда почему-то смотришь снизу вверх…
Метафизика данной книги (которую я уж никак бы не стала относить к «социальному роману с детективным сюжетом») состоит в предельной концентрации чёрного цвета, абсурда и босхиановской нереальности всего происходящего. Но даже в этом черноте автору удается увидеть и отделить ангелов от чертей.
Смерть Могилы-Могилёва оказалась спасительной не только для дочери Савелия -- Василисы, но и для детдомовки Северины – девушки, бывшей когда-то красивой. Но её не поделили Могила с Саамом. Так как она слишком много знает, Могила приказал избавиться от неё. Но дрогнуло сердце Саама (неужто подействовала кличка-оберег?), и он прячет ее в гостевом домике в лесу. Без наркотиков, Северина иссохла и превратилась -- в Севрюгу…
Северина… Оперуполномоченный Пичугин хорошо помнил эту полуженщину-полуребенка играющей в классики, прыгающей по меловым клеткам с сигаретой в зубах. Он, Пичугин, даже подарил ей плюшевого медвежонка, которому потом бандиты вспороли брюхо и набили его наркотиками.
Пичугин, чистая душа, всё пытается добиться обычной житейской правды: добро должно победить, а зло должно быть наказано. Может он, Пичугин, и кончит как его начальник, а теперь – местный сумасшедший по кличке Начальник, которому бандиты проломили башку? Может, и он, Пичугин, будет слоняться по городу уже безо всякой цели, пуская ртом пузыри. Вот встретились они недавно на улице, и Пичугин спросил:
«- Отчего так, товарищ полковник, думаешь клад копаешь, а оказывается – самому себе могилу роешь?
- Могила, - протянул Начальник, и Пичугину показалось, что в его безумном взгляде мелькнуло что-то осознанное.
- Отчего так, товарищ полковник, - повторил Пичугин, но Начальник не ответил, и они еще долго стояли у палисадника, держась за руки, словно без слов что-то говорили друг другу…»
Как бы ни назывался город, придуманный Лизой, для меня он – Прорва. Почему зло передается здесь по воздуху с такой скоростью? Не знаю. Что же – это зона такая аномальная, где зло обладает центростремительной силой, а добро – центробежной?
Но если добро разлетается прочь во все стороны, может, нужно просто встать с краю и подставить ему лицо? – Именно так и поступили саамы, коренные жители этих мест. Саамы – оленеводы, они бежали из Прорвы, вернулись в тайгу, «чтобы разводить оленей, живя так, как столетиями жили предки, кочуя по полуострову».
Но – крутится и крутится мутная воронка, а люди в ней – как беспомощные черные чаинки…
Лютый, уже ощущая себя гиперболой, представляет, как становится царём бомжей и повелевает ими. И вот уже заезжий бизнесмен Каримов, втайне скупающий акции московской Фабрики своего приёмного отца (который и отослал его сюда для пущей острастки), смакует сцену убийства Трех Толстяков, представляя на месте Савелия Лютого себя – себя! Это как выбить почву из-под своему конкурента, пролезть из черта да в сертифицированного Дьявола. Но, увы, пакет акций на жизнь Каримова, по закону «Тараса Бульбы», находится в руках его приемного отца:
«С московским гостем он столкнулся за завтраком, гостиница пустовала, и они расположились в разных концах столовой, отделённые друг от друга пустыми столами. Увидев синяки под глазами Каримова, двухдневную щетину и нервно елозивший кадык, Трубка на мгновение дрогнул, пожалев неблагодарного ставленника. Он столько раз прощал его, разглаживая грубой ладонью непослушные кудри, что мог бы простить ещё столько же.
Старик улыбнулся, откинувшись на спинку стула, и если бы Каримов поднял на него глаза, увидел бы, что прощён. Но он, чувствуя на себе взгляд Трубки, упрямо уткнулся в тарелку, ковыряя вилкой рыбу. Тишина в ресторане была такой вязкой, что, мучаясь от духоты, официантка открыла окно, впустив свежий ветер. Устав ждать, старик пришёл в бешенство, и обиды нахлынули с новой силой. Краска прилила к лицу, Трубка отшвырнул сорванную с груди салфетку и ослабил ворот рубашки, скривив рот. Раньше он был злее и, если решался на что-то, был неумолим, но теперь стал стар, и одиночество мучило его, как подагра, выкручивая суставы. Дрогнув, старик дал Каримову последний шанс, посмотрев на него так, как смотрят на подкидыша, прижимая его к груди. Но Каримов ещё больше нагнулся над тарелкой, и Трубка, встав из-за стола, направился к выходу…»
Трубка – лицо одушевленное, но лишенное речи. Старик с дыркой в горле, прикладывающий к шее речевой аппарат. «Каримов слышал вечерами, как старик напевает итальянские арии своим невыносимым, скрипучим голосом…» Демон – передвигающийся в пространстве со скоростью голоса, равного скорости ветра. Трубка прибыл в город, чтобы вернуть любовь сына, а если нет – подвергнуть Савелия Лютого самому страшному искушению – искушению остаться невиновным.
Но пока Савелий ещё передвигается по тайге, скрываясь от облавы. Весь город, словно лососей на нересте, смывает неодолимым течением все глубже и глубже в лес, бьет о пороги валунов, обдирая в кровь лица и руки колючими ветвями. Бередя души:
«- Такая жизнь пошла, что у человека крыша съедет!
- Думаешь, он нормальный? Говорят, Требенько разрубил на куски, а гараж поджёг, чтобы не заметили, что он забрал с собой целые ломти.
- Он что же, по-твоему, людоед?
- А как же он прожил столько времени в лесу? Ел Требенько!»
Почему в глуши сегодня рождаются подобные мифы? Может, потому, что люди не читают книг? Или читают плохие, бросовые книги? А, может, потому, что они никому не нужны и никому до них нет дела? Разве не чувствуем мы, как измельчала наша народная мифология? Где они, тридцать три богатыря, чешуёй как жар горя? Где мудрые фольклорные сказы над колыбелью ребенка? И, если человек произошел из обезьяны, а литература произошла из фольклора, почему в ней сегодня так много от обезьяны? Почему спишь ты, русский народ? Что сделалось с тобой, великий маленький человек?
«Но его догоняли. Задыхаясь от бега, от него не отставала Севрюга. Увидев на берегу мужчину с ружьём, она бросилась к нему, узнав Савелия Лютого, который застрелил Могилу, и теперь бежала след в след, страшась потерять его. Лютый не мог понять, кто несётся за ним. Ребёнок? Маленькая старушка? Какой-то зверёк в выцветшем пёстром платье прицепился к нему, как клещ…»
«…Савелий нашёл убежище за корневищем старой ели, где можно было укрыться от преследователей. Они спрятались под корнями, с которых тюлем свисал чёрный, пахнущий смолой мох, и замерли, надеясь, что бандиты пройдут мимо…»
Так Лютый и Северина попали к Саамам. Там была и старуха, похожая на мифическую Вигакхе, саамскую Бабу-Ягу, и дети, и взрослые, и старик. И все они были – оленепасы.
Если на земле и существует временный рай для уставших грешников, то, наверное, он похож на это стойбище саамов, пропахшее вяленой олениной и отварами из сосновой коры. Черти чураются таких мест, а если у кого тут и пробиваются рожки – то лишь у юных оленят, - маленькие, твёрдые бугорки, которые, наверное, ужасно чешутся.
Когда спутница Савелия умерла, то Севрюгу похоронили в пустом гробу возле реки, а Северину отвезли на остров, на саамское кладбище. Так не стало Севрюги, так – через шаманский обряд – сохранилась душа прекрасной Северины.
Подарив Савелию несколько дней отдохновения, саамы, поцеловав его по-русски три раза, отправили его обратно в тот мир, которому он принадлежал. Он шёл через тундру – но не на трубный голос оленя, а на трескучий, манящий голос Трубки…
…Ведь сделка уже состоялась. За то, что Каримов не склонил головы, не позволив отцовской руке погладить свои седеющие кудри, ему суждено было предстать перед судом как убийце Трёх Толстяков. Теперь все жители, и даже дочь и жена Лютого, да и он сам – давали показания против Каримова:
«Полицейский поднял глаза, удивленно вскинув брови, и Савелий, проглотив слюну, продолжил, повторяя показания слово в слово, будто читал по бумаге. Закинув ногу на ногу, гость перевернул лист блокнота, и Лютый увидел, что там нет ни единого слова, а весь лист исписан крестиками-ноликами. По телу пробежал озноб, и он, ёжась от внезапного холода, набросил на плечи плед».
Воистину Линчевская сцена, но и русский абсурд тоже, доказывающий тем не менее, что у чертей нет национальных примет.

Трубка, владеющий средствами бесконтактной войны, победил.
На этом история заканчивается. Бедный, бедный Пичугин. Он как ангел-хранитель всё ходил за Лютым, умоляя: «Мне просто нужно знать… Уже ничего не изменить, но мне нужно знать! Или я сойду с ума! Вы хотя бы подмигните мне!»
Савелий вернулся в семью. Не нужен он там никому. Как-то ночью он отправился к бару «Три Лимона». Прильнув к стеклу, он думал о Северине. И о Сааме, превратившем ее в Севрюгу. «Пичугин подошёл ближе, осторожно ступая по хрустящей ледяной корочке, затянувшей тротуар. Стул Могилы, за который он зацепился, упал на бок… и Лютый обернулся на шум… Подняв воротник, Лютый поспешил прочь, растворяясь в сизых сумерках…» Пичугин смотрел ему вослед и «не мог понять, подмигнул Савелий Лютый или это только привиделось ему…»
Что ж – хотя бы один человек – милый и упрямый Пичугин – спасён от безумия. Разве этого мало?
Открытый конец. И я, как читатель, пытаюсь отгадать мысли Савелия Лютого, уже переступившего через поставленную точку и покинувшего книгу. О чем думаешь ты, маленький человек? Стоит ли помолиться за тебя и проклясть? Но мне всё же хочется помолиться, вспоминая, как Лютый с Севериной сидели в тайге вокруг костра с саамами. Как два гостя, он и она, осваивали новый и чистый мир:
«- Явр! – протыкал озеро пальцем молодой саам.
- Явр! – пробовал новое слово на вкус Лютый. – Явр. Явр. Явр.
- Йок! – показывал парень на реку…
- Йок? - обрадовался Лютый, когда за холмом заблестел ручей.
Саам замотал головой.
- Уай!»

(Светлана Чулкова.)

Источник