4 Новгородиада

Гнев, Иисусе, воспой Александра, Ярославова сына,
Грозный, в лесах Переславских, что тысячи бедствий соделал:
Многие души могучие славных медведей низринул
В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным
Птицам окрестным и псам. О Гринпис всемогущий, создайся!
Князь светлоокий, что в будущем станет святым православным,
Братьям немым косолапым был демоном смертенесущим.
Полными ужаса сказками с ним устрашали мохнатые мамы
Чад непослушных своих пред началом зимы многоснежной,
Лапы в ручьях омывающих. Всё относительно в мире!

Что же разгневало княжича, что его сердце терзает?
Новгород город велик, да мелки его первые люди,
Те, что на вече народном начальные речи глаголят.
Эти мздоимцы блюдут лишь корысти торговые с Ганзой.

Стоит лишь рати врагов подойти к новгородским пределам,
Будь то Литва ещё дикая, Свеи, Тевтоны, Монголы,
Сразу София Святая спешит предо княжие очи,
Русью себя называет, смиренно челом бьёт и просит,
Чтобы пришёл Ярослав, или сына прислал на подмогу.

А когда ворог далёко отброшен как волк уязвленный,
Шапки пред княжичем уж не ломают на вече народном.
Выгнать его норовят за республики вольной пределы,
Дабы не смог закрепить свою власть он на мирное время.
Чтобы не дать разгореться великой любови народной,
Русскому люду простому издревле чрезмерно присущей,
К пастырю крепкому духом, а пуще делами и словом,
Горькую распрю мздоимцы вкруг княжеской власти воздвигли,
В дело пуская прямые угрозы, наветы и прочую низость.
Княжич могучий не раз уж бывал ими призван и изгнан,
Сердце его благородное скорбью терзается в персях.
Коль ни опасность великая русские земли постигла,
То новгородцев корыстолюбивых давно б покарал он.

Думой отступим на время от этих эпичных событий.
Много, должно быть, я вас удивил, мои верные други,
Этим гекзаметром странным, что был бы скорее уместен,
Под Илиадою великолепною, а не под Яном.
Есть объяснение этой безмерно великой причуде:
Этот рассказ, хоть опорой ему летописные своды,
Будто весь соткан из мифов и пафосных сказов былинных.
Хоть здесь герой и один, но храбрее чем триста спартанцев,
Много мудрее семи мудрецов с Одиссеем впридачу.
С древним Гомером во мне, как из пены, родилось сравненье.
Счастьем звенит моё сердце, гекзаметра строки взирая.
В муках рождённый сей бред баснословный тому результатом.
Гнедича велеречавого здесь намешал я обильно
С речью славянскою древней, что память моя сохранила.
Где не хватило мне слов благолепных и медотекущих,
Грубо поюзал язык современный великомогучий.
Адскую смесь этих стилей, эпох, лексиконов,
Сам бы Гомер от которой оглох, к слепоте в дополненье,
Робко на суд выставляю я ваш, о бесценные други.
В тайне надеясь, что вы снисходительно к ней отнесётесь.

К нашему благообразному княжичу снова вернёмся.
Племя он ратоборствовал диких разбойников литов,
Коих тевтоны трусливые к дерзким набегам подвигли.
Доблесть свою показал, неразумным врагам в поношенье.
После стоял во главе разношерстного русского войска,
Словно данайская рать, что из многих племён собиралось,
Вот он уж призван в святую Софию отбиться от свеев,
Волю творит на Неве, воеводя своею дружиной,
Рать поборол, что из первых воителей собрана свейских,
Царским племянником, гордым и опытным Биргером Ярлом.
Флот супостата увидел едва Александр, усердия полон,
Меч, свой исторг из влагалища, кровью не раз обагрённый,
Всех порубал супостатов, как бешеных псов окаянных.
Как то случилось? Как ратные силы сторон сопоставить?
Хитростью бранной врага поборол или как-то иначе?
Может, сам Бог православный спустился на берег тот Невский,
Как олимпийцы, что сами сражались у стен Илиона,
Папского Бога-католика собственноручно низвергнул?

Автор всё это вне книги сией достославной оставил,
Сладкую гордость читателям дав лишь за эту победу.
Песни поведал нам лишь, что в дороге кичливые свеи,
Полные чаяний дерзкомальчишеских скорой победы,
Пели, плывя на восток на своих кораблях быстролётных
(Здесь, громовержцу хвала, обошлось без длиннющего списка).
Песни другие поведал, что на кораблях уцелевших,
Мрачно тянули в обратном пути облегченно-бесславном.
Долго не смогут ещё те безмерно кичливые шведы,
Русичей славных побить к их позору, себе в восхваленье.
Восемь столетий низринут пока победить изловчатся,
В руки взяв клюшки древесные вместо мечей смертоносных.

Много заботился княжич о книгах, премудростей полных,
Сам их читал Александр и силы немалые тратил,
Чтоб создаваться исправно могли летописные своды,
Лично бумагу скупал у заморских купцов иноземных,
А уж о чём там писать, хлопотал Ярославич усердно.

Наш летописец, Василий Григорьич, был тоже искусен немало,
Речью умел обхватить, что орёл с вышины не заметит.
Вот Александр без дружины, с одним провожатым,
Хана Батыгу увидеть по Волге спускается тайно.
Лично судить возжелал о воинственном норове хана,
Конях диковинных, ратных умениях диких монголов.
Мне эта песнь показалась на столько же недостоверной,
Как если бы Ахилесс храброгневный, под Троей скучавший,
Вечер свободный на дело благое потратить решился,
В море сходил на "Арго" на Восток в тот круиз достославный,
С новой барашковой шапкой назавтра к Патроклу вернулся.
Автор гомероподобный искусной рукой летописца,
Всё охватил, что родимую Русь волновало в то время,
И Ярославичем кудреголовым все вехи отметил.
Молча, незрячий Гомер, дальнозоркости Яна завидуй!

Близится книги развязка, а с ней и сему сочиненью,
Псковских предателей уж покарал Александр градоборец,
И в правоте приговора его нет ни капли сомненья.
Вот уж ливонские рыцари страшный поход затевают -
Латы с крестами, на ведрообразных шеломах прорезы.
Папа сподвиг сей крестовый поход щедрым златом и словом.
Гордых мужей православных переделать в католиков смирных,
Строить костёлы повсюду на средства самих обращенных,
Тот же из них, кто католиком стать не согласен,
Всем своим скарбом заплатит он выкуп наместнику бога,
И прямиком на костёр, или в петлю, иль в рабство к тевтонам,
Что ж, гуманизмом в то время далёкое даже не пахло,
Запах костра сердобольным легко отбивал обонянье.
Способы обогащаться тевтонов жестоки и лживы.
Восемь веков пробегут пока месяценосцев орава,
Земли тевтонов мечетями также обильно застроит.
Всё то не только без крови и виселиц душегнетущих,
А с приглашенья тевтонских потомков великоучтивых.

Здесь опущу я огромную песню про щит Александра.
Сей артефакт достолепный слепого прозреть бы заставил.

Вот приближается неотвратимая битва народов.
Вновь непонятен расклад ратных сил перед бранью великой.
Пафоса много собрал нам Василий на озере Чудском.
Важный момент - за минуту до ледодробящего боя,
Доблестный князь Ярославич всерьёз вопросил воеводу,
Случай ли выпал ему о тевтонской свинье пораслышать -
Клине, на две половинки что вражеский строй разрезает.
Был воевода на счастье прослышан о хитрости этой.
Русские мужи, не слишком ли поздно о тактике думать,
Исстари главной опорой в бою для себя избирая,
Доблесть отчаянную и суровые силы природы?
Здесь же, на озере Чудском, природа и доблесть совпали.

Жарко витийствовал князь пред воителей сонмом счастливым,
Пламя в сердцах разгорелось, и лёд многодневный растаял.
Рыцари в латах железных, и кони с тяжелою сбруей,
Смерть повстречали нежданно в немолчношумящей пучине.
Те, кто на льду удержались - умылись своею же кровью.
Запада рыло свинное в наш ряд не пробралось калашный!

Так Александр браноносец великое дело соделал -
Землям родным, с того края, где солнце на отдых садится,
Славным заступником был и сплотил воедино их в братстве,
Русскую ратную славу пронёс он по всей ойкумене.
Мудрым воителем был Ярославич далёкоразящий,
Смогут ли русы почить от трудов изнурительной брани?