5 Змей Тугарин

Беляков С.С. Гумилев сын Гумилева: [биография Льва Гумилева]. – М.: АСТ, 2014. — 797 с. — Доп. тираж 3000 экз.

Почему «Змей Тугарин»? Потому что Лев Гумилёв, монголофил и тюркофил, в шутку отождествлял себя (см. с. 662— 663) с этим гнусным персонажем из баллады А.К. Толстого .

Помните зловещие пророчества Тугарина?

... И с честной поссоритесь вы стариной,
И, предкам великим на сором,
Не слушая голоса крови родной,
Вы скажете: «Станем к варягам спиной,
Лицом повернемся к обдорам!»

«Стой! - молвит, поднявшись, Добрыня, - не смей
Пророчить такого нам горя!
Тебя я узнал из негодных речей:
Ты старый Тугарин, поганый тот змей,
Приплывший от Черного моря!

На крыльях бумажных, ночною порой,
Ты часто вкруг Киева-града
Летал и шипел, но тебя не впервой
Попотчую я каленою стрелой -
Ой ладо, ой ладушки-ладо!»

Впрочем, это всё эмоции. Поговорим всерьёз.

Автор книги приписывает своему герою следующую фразу: «Я люблю, когда мне не крутят мозги и не лгут в глаза, а когда пишут то, что я могу проверить» (с. 148). Я тоже это люблю, поэтому меня чрезвычайно раздражают книги без ссылок. Если автор не даёт читателю возможности проверить цитаты, за этим почти всегда скрывается что-то нехорошее (например, банальный непрофессионализм). Следовало бы снизить данной книге оценку как минимум на один балл, но... не поднимается рука. Слишком уж хорошо написано. Трудно оторваться от текста, и это при том, что я отнюдь не поклонник Л.Н. Гумилёва. Напротив, он всегда вызывал у меня острую неприязнь. Я и данную биографию начал читать лишь для того, чтобы распрощаться навсегда с этой гротескной и трагикомической фигурой из советского прошлого.

О некоторых пикантных деталях научной деятельности Гумилёва биограф умалчивает, но заметят это единицы. Большинство не найдёт оснований упрекнуть его в сознательном искажении действительного положения вещей. В самом деле — он признаёт и многочисленные частные ошибки своего героя, и его некритичность («редко отказывался от полюбившейся идеи, даже если она входила в противоречие с фактами», с. 336), и склонность к беллетризации прошлого («даже в научных монографиях Лев Николаевич, случалось, мешал правду с фантазией», с. 119). Биограф признаёт, что Гумилёв пересочиняет историю, но плоды художественного вымысла ему нравятся; в одном случае новая художественная реальность даже кажется ему «убедительнее реальности исторической» (с. 644). Кроме того, биограф принимает Гумилёва за великого человека и верует в созданную им умозрительную схему этногенеза, величая её научной теорией. Именно такое сочетание взглядов и породило рецензируемую книгу, со всеми её достоинствами и недостатками. Если отнять у Гумилёва его «теорию этногенеза», то он автоматически превращается в типичного шарлатана от науки, в «академ-придурка» (словечко из лексикона самого Гумилёва, с. 163). Если же гумилёвскую «теорию этногенеза» воспринимать всерьёз, то её создатель предстаёт великим учёным, а его частные ошибки и безудержное фантазирование, с далеко зашедшим переписыванием прошлого по своему вкусу, превращаются в милые и вполне простительные шалости гения. Отсюда — избранная нашим биографом метода, похожая на тактику защитников средневекового замка с обветшавшими и ненадёжными внешними укреплениями. Поскольку противник неизбежно захватит их при первой же атаке, разумно будет отойти, не дожидаясь приступа, в мощную главную башню — донжон (но здесь уже стоять насмерть). Так и поступает наш биограф: избранный им рубеж обороны — «теория этногенеза», всё прочее он сдаёт без боя. Что внушительный с виду донжон выстроен из гипсокартона, что отсидеться в нём невозможно — биограф явно не понимает. Но для нас, читателей, это и к лучшему: нам же не сатира нужна, а полноценная биография.

Теперь несколько слов об упомянутых выше умолчаниях. Не поведал нам биограф о главном жизненном подвиге своего героя: развенчании источниковедения. До пришествия Гумилёва в науку источниковедение считалось необходимой для любого исторического исследования базой, он же произвёл эпохальный переворот, объявив источниковедение «мелочеведением», для историка попросту вредным: «это лучший способ отвлечься настолько, чтобы никогда не вернуться к поставленной задаче - осмыслению исторического процесса» (Гумилев Л. Н. Поиски вымышленного царства (легенда о «Государстве пресвитера Иоанна»). М., 1970. — С. 19). Всё гениальное просто: надо взять давно установленные исторические факты и наложить их на канву времени и пространства (Гумилев. Этногенез и биосфера земли. Л., 1989. — С. 160). На первый взгляд, тут и спорить не с чем. Цели ясны, задачи определены; за работу, товарищи! Но дьявол, как известно, в деталях. Чтобы продуктивно использовать предложенную методику, историк должен обладать двумя важными навыками:

1) уметь отличать факты от псевдофактов (т.е. от мнимых, полностью вымышленных событий прошлого; фантастические детали реальных событий оставляем в стороне). В историографической традиции псевдофактов накопилось немало, причём самые яркие проникли в массовое сознание и успели заинтересовать художников. Вот некоторые примеры:

Псевдофакт 862 г.

Псевдофакт 1204 г.

Псевдофакт 1362 г. (между прочим, упоминается нашим биографом как реальный исторический факт на с. 599)

Псевдофакт 1380 г.

Псевдофакт 1480 г.

Похоже, что Гумилёв вообще не знал о существовании проблемы псевдофактов. В противном случае он не проповедовал бы полную достоверность летописных известий: «данные летописей, будучи сведены в солидные исторические труды, не вызывали никаких сомнений за последние полтораста лет» (Гумилев Л. Н. Может ли произведение литературы быть историческим источником? // Русская литература. 1972. — № 1. — С. 81). Представляю себе, какой гомерический хохот эта наивная фраза вызвала в своё время у летописеведов. Дело в том, что до появления грандиозных сводов XVI века летописная традиция развивалась на протяжении пяти веков, неуклонно разрастаясь и обогащаясь псевдофактами, с которыми авторы «солидных исторических трудов» обращались очень и очень по-разному.

2) историк должен знать о проблеме когнитивных искажений при толковании известий исторических источников, особенно иноязычных, и по возможности избегать возникающих при работе со сложными источниками ловушек.

Такого рода навыки невозможно приобрести без овладения методиками источниковедения (которое Гумилёв объявил ненужным и вредным). Посмотрим, в какой степени он беспомощен в простейшей ситуации:

Общепризнано, что в 862 г. (хронология сбивчива) варяжский конунг Рюрик появился в Новгороде и, сломив сопротивление антиваряжской партии, возглавленной неким Вадимом Храбрым, обложил данью северных славян. Но от вторжения в Русскую землю Рюрик воздержался (Гумилев. Древняя Русь и Великая степь. М., 1989. — С. 172; «Русской землёй» здесь названо, со ссылкой на Шахматова, Южное Поднепровье).

Задолго до 1989 г., когда сей пассаж появился в печати, археологи пришли к однозначному выводу: Новгород в IX веке ещё не существовал. Гумилёв этот археологический факт игнорирует. Мало того — он игнорирует всю раннюю летописную традицию и обращается к Никоновской летописи XVI века, где полным-полно мнимых фактов и мнимых лиц (если об историчности Рюрика ещё можно спорить, то уж Вадим Храбрый — персонаж безусловно вымышленный, как и вся его «антиваряжская партия»). Гумилёв сомневается в дате призвания Рюрика, умалчивает о его братьях, но ядро летописного известия признаёт историческим фактом, ошибочно утверждая, что это «общепризнано». При этом он дарит Рюрику, этому полулегендарному персонажу, скандинавский титул конунга, что должно вызвать бурное возмущение всех антинорманистов. Норманист же заметит, что Рюрик, если он в самом деле существовал, вполне мог быть не конунгом, а ярлом, или даже вовсе не иметь титула. А затем добавит, что Рюрик, где бы он там ни княжил на севере, не мог ни вторгаться в Русскую землю, ни воздерживаться от такого вторжения. Причина чисто географическая: в IX веке не существовало не только Новгорода, но и понятия «Русская земля» (вопреки домыслу Шахматова, некритично воспринятому Гумилёвым).

Если такие проблемы возникают при анализе летописных известий, то насколько сложнее работать с восточными источниками (при переводе когнитивные искажения возникают на каждом шагу). А с восточными языками у Гумилёва были проблемы: более-менее сносно он знал только фарси. Кстати говоря, именно из-за незнания восточных языков Гумилёва выгнали в своё время из аспирантуры Института востоковедения. Этот эпизод биограф разбирает подробно и беспристрастно (с. 203-208).

Второй великий подвиг Гумилёва, после ниспровержения источниковедения — введение в историю данных, заимствованных из исторического романа (такое раньше не практиковалось, и даже самые недобросовестные историки ограничивались своими собственными домыслами). Сюжет, приглянувшийся Гумилёву, обнаружился в романе-дилогии «Ратоборцы» (А.К. Югов, 1944—1948 гг.). Писатель сделал Александра Невского другом и побратимом сына Батыя — Сартака, исповедовавшего христианство несторианского толка. «Сартак был христианин, Сартак был ему побратим. Наконец — и это было важнее всего — сын Батыя главным образом на Александра и рассчитывал со времени опереться, если только возникнет кровавая распря между ним и Берке из-за престола, который вот-вот должен был опустеть» (Югов А.К. Александр Невский // За землю Русскую. XIII век. — М.: Молодая гвардия, 1983. — С. 198). Романист мечтает даже о возможности усыновления Александра Бату-ханом, который в романе предлагает Александру жениться на его дочери: «…И перед всеми то будет знак, что это ты, возлюбленный зять мой и нареченный сын, а не кто иной, приемлешь после меня и улус мой»... (там же, с. 202). Псевдофакт побратимства Сартака и Александра Невского был беззастенчиво перенесён Гумилёвым на страницы его собственных книг и широко разлетелся «на крыльях бумажных». Не позднее 2012 г. данный прецедент был подробно разобран в Сети («О побратимстве Сартака и Александра Невского» https://taii-liira.livejournal.com/271450.html), следовательно, тайны не составляет, и напрасно биограф Гумилёва уклонился от его обсуждения. Сюжет ведь стал архипопулярным: мало того, что он продолжает циркулировать в околонаучной литературе — он успел отразиться в исторической живописи.

И теперь, видимо, уже не умрёт никогда.

Но, если герой книги был не совсем добросовестным историком, то, может быть, он был, по крайней мере, приличным человеком?

Сильная сторона книги в том, что автор не боится фактов, способных, пользуясь его собственным выражением, «разрушить величественный мифологический образ великого Гумилева» (с. 541). Нравственный облик героя нисколько не приукрашен. Перед нами предстаёт человек болезненно тщеславный, склонный к самовосхвалению и самозванству, завистливый, чёрствый, неблагодарный, обидчивый, злопамятный, конфликтный и злоязычный; в отношениях с женщинами — пошляк и циник, а в одном случае даже прямой подлец (с. 278—279). В общем, человек без совести и чести (конечно, автор даже и в мыслях не имел подвести читателя к такому выводу, но приводимые факты говорят сами за себя). «Вишенка на торте» — чудовищное квази-религиозное мракобесие Гумилёва (с. 510—517), прикрытое внешней оболочкой православного обрядоверия (с. 508—519; 555—556). В общем, получилось у биографа вполне по Грибоедову: «Я правду о тебе порасскажу такую, что хуже всякой лжи»

Нельзя не признать, однако, силу личности Гумилёва. Это был волевой человек, способный стойко переносить удары судьбы, преодолевать препятствия и подчинять своему влиянию слабых духом окружающих. Которые активно эксплуатировались, а затем выбрасывались, как выжатый лимон...

Но вот какой парадокс: герой книги исключительно мерзок, а сама книга великолепна. Между прочим, автор получил за неё в 2013 г. вторую литературную премию «Большая книга». Для меня это в высшей степени удивительно. Не то, что автор получил литературную премию, а то, что вторую, а не первую. Неужели кто-то о чём-то ухитрился написать лучше?