3 Дырка в пыльном шлеме

Александр Серафимович имел богатое революционное прошлое, он входил в ту группу, что готовила покушение на Александра III, из-за чего был казнен брат Ленина - Александр Ульянов. Потом были тюрьмы и ссылки, где и началась его литературная деятельность, потому и Октябрьскую революцию Серафимович встретил с радостью и одобрением.

Поскольку у Серафимовича был опыт военного корреспондента, в годы Первой мировой он писал очерки с фронта для "Русских ведомостей", то он и стал одним из первых писателей, отправившихся в части молодой Красной армии. Теперь он работал в "Известиях", возглавляя литературный отдел газеты. Совмещая функции руководства с полевой работой, Серафимович в грозном 1918 году совершил несколько поездок на фронты Гражданской войны. Он с любовью и заботой относился к создаваемому прямо на его глазах детищу наркомвоенмора и Председателя Реввоенсовета РСФСР - Льва Давидовича Троцкого.

Тогда в Красной армии процветало двуначалие, главной руководящей силой новой армии были не столько командиры, сколько комиссары, которые по факту курировали практически все вопросы, и частенько лезли непосредственно в стратегические и тактические вопросы, если не получали должного отпора от командующих соединениями и начальников штабов.

Такого комиссара, представляющего новое лицо новой армии, и показывает автор в небольшом, но ярком рассказе. Фактор новизны - основной, сам рассказ начинается с описания того, как молодыми ростками из "глубоко взрытого революционного чернозема дружно вырастают новые учреждения, люди, новые общественные строители и работники".

Политический комиссар описывается идеальным и безупречным, начиная с внешности, и заканчивая интересами. Выясняется, что он - художник, который возит с собой по фронтам альбомы своих рисунков. Но только возит, сейчас не рисует, всё время и силы уходят на комиссарство.

Жаль, что большевики боролись с религией, а то "живописного" комиссара вполне можно было принять за ангела, по причине полного отсутствия пятнышек на его кристально-чистой пролетарской биографии. Кроме того, еще он очень гордится, что он - литвин. В чем тут причина гордости не объясняет, но гордится тремя фактами своей биографии: художник, большевик, литвин.

Но ангелу Господнему, как известно, положены крылышки, а ангелу Троцкого вместо крылышек положен наган. И он знает, для чего он ему положен:

Беру трубку и говорю спокойным и отчетливым голосом: «Я иду в роту. Если к моему приходу рота не уйдет на позицию, то ротный будет расстрелян, взводные будут расстреляны, отделенные будут расстреляны», и положил трубку, не слушая никаких объяснений. Потом пошел в роту... Вхожу — никого… Гляжу, из балки хвост роты подымается,— на позицию пошли. Гора с плеч свалилась: если бы застал, расстрелял бы, как сказал, иначе нельзя.

Вот и Лев Давидович частенько так же решал кадровые вопросы, потому и дисциплина была железной, что с верху до низу комиссары имели эксклюзивное право на скорый единоличный суд и моментальное приведение в исполнение.

Через 15-20 лет большинство из ярых "расстреливателей" Льва Давидовича попадут на мушку к другим горячим парням, уже из команды товарища Ежова, и теперь уже будут расстреливать их - бывших "комиссаров в пыльных шлемах". Возможно, среди них окажется и нестарый еще комиссар Серафимовича с литовской фамилией. Ну что же, а что изменилось в 1937 или 1938 по сравнению с 1918? Ведь его - политкома - и тогда могли расстрелять, писал же Серафимович в декабре 18-го:

Политком день и ночь на виду у тысячи глаз, и малейший промах, малейшая ошибка, пятно — и он летит с места или идет под расстрел.