5 Перо, кость, вопрос

Где-то рядом залаяла собака, я вздрогнул и чуть не уронил пятнистое перо. Это перо спланировало мне на штанину из ниоткуда, и я, рассматривая диковинную расцветку, не сразу обратил внимание, что рядом со мной в воздухе висит огромное мерцающее варево цвета лавы. Лай привел меня в чувство, и только тогда я заметил пространственный портал. Окрестные собаки почувствовали его намного раньше. Или не его, а того, кто собирался через него появиться передо мной. Из мерцающих глубин как раз появился чей-то нос, потом голова и наконец туловище, закончившееся росчерком хвоста. Вот же пес!

Рядом с моей скамейкой оказался наш старый знакомец пес. При дневном свете было хорошо видно, что это не пес грязный, а шерсть у него такого цвета — цвета летней пыли. Но вот глаза странные — желтые, даже почти оранжевые. «Янтарные», вспомнил я. Пес тяжеловато дышал, не забывая ухмыляться, как будто проделал долгий путь и наконец-то добрался до цели.

— Мишу ищешь? — полуутвердительно спросил я пса и кивнул в сторону дома, где разместился сегодня Бар: — Так он внутри.

Я ненадолго вышел оттуда подышать свежим воздухом. Летний вечер был на диво хорош, и его ароматы пробуждали сладкие воспоминания юности. Я как раз размышлял о том, сильно ли отличаюсь от того паренька, каким был в 17 лет, когда появление пса вывело меня из задумчивости. Я предположил, что он искал своего друга, но пес почему-то не торопился заходить в бар.

— Неужели ты ко мне? — удивления в моем голосе почти не чувствовалось, потому что я все еще был в своих мыслях. Да и с чего бы удивляться? Вчера я своими глазами видел, как сдохший питбуль восстал из мертвых, а тут всего-то из воздуха материализовался старый знакомец. Подумаешь, большое дело.

— Ну заходи, коль пришел, — я хотел похлопать рядом с собой по скамейке, но передумал и ничего не сделал. Все-таки кто этих поганцев знает: вчера они воскресают из мертвых, сегодня выходят из порталов, а завтра захватывают мир.

Пес все равно подошел и сел у самых моих ног, удобно привалившись к ним боком, еще и голову мне подставил, как будто выпрашивал: «Ну погладь меня, ну что ты, не мужик что ли, погладь, кому говорю». Я потрепал его по лохмам, немного почесал меж ушей и, постепенно углубляясь в свои мысли, почти забыл о его присутствии, как вдруг мне пришло в голову спросить:

— Читал ли ты когда-нибудь Кэрролла? Джонатана Кэрролла?

Пес повернул свою длинную морду в мою сторону — не до конца, градусов эдак на сорок, — глянул на меня одним глазом и рыкнул разок. «Это, стало быть, значит “да”», перевел я с песьего на человеческий.

— Я тут недавно впервые приобщился к его творчеству, и знаешь, походу писатель без ума от вас: я столько собак в своей жизни не видел, сколько он пород знает. — Я хмыкнул. — И не то чтобы он вас любил — собаки в книге мрут как мухи, — но у каждой есть имя, индивидуальность, история… Еще чуть-чуть, и я заподозрю, что собаки обладают коллективным разумом и все эти тысячелетия дурачили людей, приручали, строили заговор, наводили тень на котиков, а в 20 веке избрали Кэрролла своим законным представителем в человечьем мире, открыли ему все тайны Собачьего Братства, и уже сорок лет он готовит мир к Собачьему Пришествию…

Тут я немного запнулся, ведь о каком пришествии может идти речь, если собаки уже здесь?

— …Ну, не Пришествию, а обнародованию правды, чтобы собаки могли легитимно создать собственное государство — какую-нибудь Догляндию, — или открыть по всему миру Заводы Сахарных Косточек, куда люди могли бы устраиваться на работу.

Пес никак не реагировал на мои инсинуации, разве что уши его немного вздрагивали, но я даже в пьяном угаре не счел бы это за ответ. Хм, интересно, понимают ли собаки человеческую речь, когда их никто не видит?

В дзен-буддизме есть такое понятие как «коан» — или «коэн», как это было у Кэрролла. Я слышал много разных — «Как звучит хлопок одной ладонью?», «Как не разрезая яблока достать из него семечки?», «Слышен ли звук падающего дерева в лесу, если рядом никого нет?» — но мне даже в голову не приходило, что их можно придумывать. А Кэрролл взял — и сделал это. «Как грести в лодке, плывущей по деревянному морю?» Действительно, как? Чтобы решить коэн, нужно выйти за пределы нормального, нужно не идти на поводу у очевидной логики, а мыслить шире и выходить из плоскости. Все то же самое можно сказать и о творчестве Кэрролла: его романы не нормальные — они фантастические; в них нет очевидного — но происходящее подчиняется своим законам, поэтому его можно постичь; но чтобы понять Кэрролла, нужно мыслить шире, охватывать действие в нескольких плоскостях сразу, во всей полноте. Правда, ни с одним его романом у меня не было такого просветления, как с «Деревянным морем» — пытаясь осмыслить роман, я был почти уверен, что познаю дзен. Не познал, но хотя бы вышел из мертвой летней апатии и готов мыслить и действовать с новыми силами. Силы пока слабенькие — даже собственная попытка придумать достойный буддистский коан вызвала у меня лишь жалость. Я улыбнулся. Мой вопрос не шел ни в какое сравнение с вопросом наставника дзен «Обладает ли собака природой Будды?», хотя я мог лицезреть воочию ответ на него: на автомате все это время я продолжал почесывать пса, и тот явно был в Нирване — а что еще будде для счастья надо?

— Умница, хороший будда, — я с невольной лаской провел рукой от его лба до холки. — Дал бы тебе сахарную косточку, да вот балда, дома забыл.

Пес распахнул пасть и, часто-часто дыша, радостно заулыбался. Серебристая сладкая косточка оказалась у меня в той руке, которой я гладил пса, и мне не было нужды задаваться вопросом, откуда она там взялась. Краем глаза увидев косточку, пес вдруг замер и даже дышать перестал. От греха подальше, пока не случилось непоправимое — то бишь пока пес не умер и не превратился в зомби-пса у меня на глазах, нанеся непоправимую травму моей психике, — я отдал ему косточку, и пес весело захрустел. Весело, как только могут веселиться счастливые щенки. Любая собака в любой момент может обратиться счастливым щенком и ни о чем не печалиться. Я стал думать, почему люди так не могут, забыв про коэны.

Взять вот к примеру Фрэнни, героя «Деревянного моря». Ему было 47, когда он встретил самого себя, но 17-летнего. Фрэнни-младшего трудно назвать образцовым буддистом, но он хотя бы не боялся мечтать, жил в постоянной яростной борьбе, скрывая за агрессией нежность своей души. А что Фрэнни-старший? Он забыл свою юность, — точнее, гордился и ею, и тем, кем он стал, но уже не мог вспомнить, как это было. Он не стремился понять и познать самое себя.

Если бы я встретил человека, который был бы моей точной копией, мы бы легко нашли общий язык и поладили. Но, читая историю Фрэнни, я задумался. Мне немногим больше тридцати, но смог бы я-семнадцатилетний понять себя-нынешнего? Возможно, тот я стал бы вопрошать подобно юному Фрэнни: «Как ты мог до такого дойти?» и «Что с тобой стряслось?» Или, может, моя более старая, более начитанная и более печальная версия спрашивала бы себя, о чем я мечтал в 17 лет, и, услышав ответ, я бы становился еще более печальным.

Если бы я помнил о том, каким тогда был, стал бы я другим человеком? Где бы я сейчас был? Ну вот, мы еще не встретились, а я уже весь усыпан вопросами. Однако и Фрэнни, и я, мы оба благодаря Кэрроллу поняли кое-что важное: ты нынешний — это ты в любой момент прошлого, и только оберегая память о себе, ты можешь счастливо жить в настоящем. Звучит запутанно, но так всегда бывает, когда словами пытаешься выразить озарение.

Счастливый по самые лопоуши пес разлегся у моих ног, и в мире, кажется, воцарилась полная гармония: больше не лаяли местные дворняги, и дождь перестал, выглянуло вечернее солнце, чтобы ненадолго озарить мою жизнь — вот оно, подлинное озарение, — шум города из какофонии превратился в музыку, а мне впервые, кажется, за последние годы захотелось пойти домой. В Чертогах всегда весело, но именно сегодня мне хотелось просто домой. Все эти пришельцы-администраторы, прибывшие на Землю с великой миссией, эта вселенская машина и этот Бог, который должен с ее помощью пробудиться, даже Фрэнни, многочисленный и постигнувший истину, — все это для меня очередное приятное фантастическое приключение. Это способ ощутить, как интересно жить и быть собой, — способ, о котором так ярко напомнил Кэрролл. Но кроме приключений и ощущений, кроме дзена и озарений есть еще кое-что, на мой взгляд, более важное — это то мгновение, которое я проживаю прямо сейчас. Так что пора мне завязывать с пространными текстами, с бесконечными мыслями по любому поводу, которым достаточно разноцветного пера, серебристой косточки, счастливого пса или хорошей книги.

С этими мыслями я встал со скамейки и, непонятно отчего повеселевший, пошел не оглядываясь домой. Я даже не знал, идет ли пес за мной, пока его влажный нос не ткнулся мне в руку (нет ли там еще одной сладкой косточки?). Ну что же, вместе веселее. И в голове у меня вертелся только один вопрос: что сделает меня счастливым уже сегодня?