1

Я вам так скажу, помяните мои слова, ведь говорю я их от чистого сердца, ничего не утаивая и имея своей целью лишь донести до вас свою мысль, вынашиваемую не один день, а потому гладкую, как галька с морского побережья, которую обкатывали суровые волны океана, пока не придали ей ту самую форму, что можно признать совершенной — обтекаемую, без единого изъяна, — совершенной хотя бы потому, что не требует она каких-то улучшений и изменений; вот так и я не посмел бы вынести на свет общественности мысль с зазубринами, заусенцами, ведь это было бы пренебрежением по отношению к моему читателю, — мысль моя прошла все стадии, вспомоществующие достижению краткости, ёмкости и законченности; и несмотря на то, что, как я и сказал, слова мои идут от самого сердца, я, говоря чистейшую правду, всё же немного слукавил, ведь главным вместилищем мыслей моих, как и слов, в которые я их облекаю, является всё же разум, но поскольку разум отдельно от души, от сердца — это безобразное явление, вы, смею надеяться, сможете мне простить эту небольшую намеренную неточность, а дальше я постараюсь обойтись без подобных лукавых допущений, в чём клянусь я пред вами Богом и всеми его ангелами. Так вот, я, как уже и сказал чуть ранее, искренне надеюсь, что вы прислушаетесь к моим словам, воспримете их с должным вниманием, рачительностью готового к новым знаниям и жаждущего удивительных открытий сердца, не отринете их сразу, не отвергнете, тщательно и внимательно не обдумав, как юные девицы брезгливо и в ужасе отвергают предложения одного моего друга пройти в его опочивальню, не зная, что друг мой — джентльмен и рыцарь, и не позволил бы себе свершить в своих альковах с этими девицами того, о чём они бы сами его не попросили. И раз уж я заговорил о своём друге, то он интересуется, нет ли среди читательниц сей рецензии жаждущих почитать стихи Бодлера и обсудить с ним «Послание к коринфянам», что так пропитано любовью, в его альковах под покровом ночи. Пишите мне, а я ему всё передам.

Ах, время! Как жестоко оно в своей бесстрастности и неумолимости, как постоянно намекает оно своим извечным равномерным ходом, что не будет оно ждать меня — как, впрочем, и никого на Земле, отмечу справедливости ради, — что не даст оно поблажек никому, как ни проси и ни умоляй его; и даже для столь важных слов, что я хочу сказать, оно не даст мне ни единого лишнего мгновенья, а посему должно бы мне произнести их, слова мои, без промедленья, ведь утекает жизнь по капле, покидает нас, унося в своём потоке все наши чаянья и мечты, радость и грусть, улыбки и слёзы, но так не хочется мне расставаться с вами, так хочется продлить мне радость нашей встречи, как сауну хочется продлить всегда ещё на часик; да и друг мой, тот, которого упоминал я чуть раньше — тот, что джентльмен и рыцарь и прекрасный малый — терпеливо ждёт известий от меня, а ни одна девица так покуда и не написала, дав мне повод быть гонцом радостных вестей; поэтому я рассажу вам ещё парочку историй, а те слова мои, которые вместилищем являются прекрасной и законченной, как галька, моей мысли, пусть до поры окажутся невысказанными — но обещаю, что время их наступит очень скоро, вам следует немного лишь терпения набраться; поверьте мне, эта цена неизмеримо мала, и вы довольны будете сей сделкой, клянусь на томике Бодлера!

Прочёл намедни я одну книгу... впрочем, нет! Я только что посетовал на время, что утекает безвозвратно, как шансы бесстрашных проходицев Долгой Прогулки на адекватное судейство, как тут же сам хотел бездарно потратить его на обсуждение столь глупой мелочи, как книга, что недостойна вашего внимания, поскольку нет в ней ни отточенности мыслей и лапидарности, что так присущи мне, покорному вашему слуге, ни мыслей мудрых, что, по странному совпадению, опять-таки присущи мне, автору этих строк; а раз так, то лучше мы поговорим о вещах более заслуживающих нашего внимания, о вещах, что действительно важны и интересны — например, о том, что у одного моего друга есть небольшая неприятность, которая мешает ему жизнь, и он хочет от неё избавиться, но никак не может, а потому спрашивает у вас через меня, поскольку читают меня умные и образованные люди, как ему от этой неприятности избавиться. Не знаю, как бы описать это помягче, но постараюсь. Так вот, мой друг теряет влагу, что составляет наше естество с древнейших времён, являясь нашей связью с прародителем-Океаном, всякий раз, как Морфей касается его чела; как только смежит свои веки мой несчастный друг, как тут же чувствует тепло он — тепло и облегчение, как будто скидывает камень с плеч. И всё бы ничего, но друг мой — стоик, а потому он не приемлет столь эпикурейских радостей бытия, и свою ношу он всегда хочет носить с собой, ведь именно это и делает нас твёрже духом, и решительней, и наполняет честью наши разум и сердце. Надеюсь, что найдётся среди вас хоть кто-то, кто поможет другу моему в его страданиях. А я взамен вам обещаю радость приобщения к той мысли, что я вынашивал в глубинах разума своего, как мать бережно и с любовью вынашивает своё дитя под сердцем.

Воистину говорят: в приятной компании время летит незаметно, а душе уютно и тепло, как уютно бывает нашему бренному телу в сауне, которую мы уже продлили на часик, а потому не удивлюсь, если вы сейчас не поверите, когда скажу я вам, что уже пришла пора прощаться. «Но как, — изумитесь вы, — мы же только начали!» Но увы, действительно пришла пора нам напоследок заключить друг друга в крепкие объятья, а после — продолжить в одиночестве плыть дальше по волнам своей судьбы. Но не горюйте, ведь на прощанье в дар я принесу вам свою мысль — ту самую, что я берёг лишь для самых близких своих людей, ту самую, что будет согревать вас так, как будто не было никакого расставания, и я до сих пор рядом, и вы всё так же наслаждаетесь моим обществом. Скажу без лишних экивоков: я безмерно счастлив тому факту, что мне есть, с кем поделиться этой мыслью, ведь далеко не каждый способен постигнуть её мудрость. Но вы — сможете, я верю в это! Итак, приготовьтесь внимать. Глаголю:
Джозеф Конрад — отвратительный и тягомотный графоман. «Ностромо» — лоскутное одеяло из скуки, вычурности, нелогичности и пафоса. Отвратительно.