4.5 Мировая гармония инстинктивно билась у их ног

Под некоторые тексты я подбираю музыку: одну песню или небольшой плейлист. Вряд ли много людей так делают, воспринимая музыку скорее как помеху чтению. Да, так оно и бывает, если музыка подобрана неправильно. Но нет в мире прекрасней чтения, чем когда слова сами, без принуждения укладываются на ложе музыки. Я перечитывала «Вопль» несколько раз, в тишине и под музыку, под джаз, блюз, кантри, под что-то старое и новое, медленное и быстрое, под что-то светлое, под самые мрачные на свете микстейпы. Лучше всего первая часть поэмы Гинзберга читалась под две песни — «Grateful Dead — Knockin’ on Heaven’s Door» и, неожиданно, «Hyukoh — New born»; вторая — под Pink Floyd; третья — под Leadbelly; подстрочник — снова под Grateful Dead. И если с Leadbelly и Grateful Dead, любимцами битников, всё понятно, то британская психоделическая рок-группа и южно-корейский инди-бэнд смотрятся в списке по меньшей мере странно. Мне самой было странно. Я размышляла над парадоксом, почему подборка песен, исполнявшихся на Вудстоке 1969, под чтение поэмы не подошла (было бы о чём размышлять), а старый добрый психодел-рок и современные диковинные корейцы — подошли. Однако послушайте сами и поймёте: дело в настроении. «Вопль», особенно в первой части, не мрачен и не прекрасен, в нём есть рвущаяся наружу печаль, но нет надрыва. И нет наслаждения жизнью, беззаботности хиппи, которые прорываются в большинстве песен вудстокской эпохи. Битники в первую очередь были писателями и поэтами, сам «Вопль» стал их гимном; сегодня, впрочем, его не пристало называть ни гимном, ни песней, и я читала его как поэтический текст.
Для второй части я взяла «Pink Floyd — Another Brick In The Wall». Выбор не очевидный, но для меня смешение второй части поэмы и этой песни оказалось ошеломляющим. Вторая часть — более гипнотическая, более напряжённая, экзальтированная, будто автор достиг поэтической кульминации — оргазма текста, если можно так выразиться. Сам Гинзберг, читающий эту часть, кажется мне завороженным: то ли вопрошает Молоха обо всём сразу, то ли молится ему, как бы ужасно это ни звучало.
Для третьей части оказалась хороша песня «Leadbelly — Where Did You Sleep Last Night». Она чем-то похожа по ритму на первую часть — не печальную и не весёлую, — но в ней чувствуется типично американский мотив Пути, состояния «В дороге», если хотите. Это этап бесконечного завершения и усталости, это часть почти-но-недо-смирения-скорей-безразличия.
В поэме есть ещё и подстрочник — снова что-то среднее между молитвой и заклинанием после основного текста, — но он был написан намного позже. И очень лаконично — не успеваешь включить музыку, как подстрочник уже заканчивается.

В любом случае, с музыкой или без, поэма достаточно сложна. Во-первых, многие слова устарели — это уже не наши реалии. Она рассказывает (почти кричит) о том, что было важно почти семьдесят лет назад, но сегодня для нас является историей, в каком-то смысле, это поэма-летопись — такая же своеобразная, каким был весь ментальный и культурный опыт битников.
Их опыт подводит нас к «во-вторых». Если вы ведёте контролируемую жизнь приличного взрослого, то вы, наверное, слабо представляете себе, какие в мире существуют наркотики и какое действие они оказывают на людей. Об этом могут хорошо знать те, кто их принимали, кроме того врачи, иногда — следователи, и по странному стечению обстоятельств — редакторы научной и учебной литературы вроде меня. Конечно, только из книг (хм, а ведь в современных сериалах тоже часто затрагивают эту тему, так что можно и их счесть за источник знаний), но этого достаточно, чтобы понять: почти все упомянутые в поэме люди — абстрактные или конкретные, — находились под кайфом. Автор этого, впрочем, и не скрывал, но реалии изменились, и то, что раньше было очевидно, теперь перенеслось в область специфических знаний. Поэтому современному читателю текст может показаться неряшливым, в чём-то даже бессмысленным, но проблема не в переводе и не в оригинале, это даже не проблема, это то, кем был Гинзберг. Его поэма не просто кричала от лица разбитого поколения, это и был крик поколения, многоголосый ор, отражающий и мысли людей, и их физическое состояние — состояние наркотического и алкогольного опьянения. Во всяком случае, такое впечатление произвёл текст. Если послушать, как его читает сам Гинзберг, то можно случайно впасть в транс: одинокий звенящий голос поэта буквально ввинчивается в мозги, а его странноватое монотонное чтение, гипнотизируя, заставляет задуматься о состоянии чтеца.

Впрочем, не всё то наркомания, что трудно понять с первого раза. «Вопль» — это не бредни человека с наркотической зависимостью (возможно, из моих слов вы подумали, что я так думаю), это поток мыслей и впечатлений — пусть не всегда понятных, но первых, непосредственных и важных. Это поэзия в странной, крайней форме выражения. Поэзия людей, которые были тем, кем были.
И тот факт, что «Вопль» относится к поэзии, усложняет оценку перевода. Я читала текст в переводе Храмцева, он старался придерживаться авторского поэтического стиля — и это делало перевод образным, но туманным. Впрочем, у автора в оригинале примерно всё то же самое, поэтому перевод можно считать неплохим. Но читаешь ли в оригинале, в переводе ли, понять «Вопль» не просто. Нужны отсылки к истории бит-поколения (есть в сносках или на википедии), представление о восприятии наркоманов (можно почерпнуть из книг и сериалов — или личного опыта), также желательно послушать исполнение Гинзбергом собственного произведения (находится по ссылке, приведённой выше). Некоторые непонятные вещи касались биографии самого Гинзберга. В целом чтение познавательное и интересное — хотя вряд ли Гинзберг его таким задумывал.

И всё же самое-самое интересное, то, что мне понравилось в «Вопле» больше всего, — это воображать, какую сногсшибательную антиутопию можно было бы по её мотивам написать. Или утопию, например, «Дверь в Рай», для наркоманов и гомосексуалистов, где все были бы свободны, и никто бы не умирал от передозировок или СПИДа. Вот это, думаю, Гинзберг бы одобрил. Даже жаль, что мне недосуг.