0 "Порою женщина, чтобы выжить, должна быть ведьмой"

Думаю, каждый представляет себе образ ведьмы. Скрюченная старуха с
гадким языком, скрюченными пальцами и устрашающими ногтями. Она
обязательно в темных лохмотьях, с клюкой в руках, волосы-солому
прикрывает остроконечная шляпа. И котел! Без него никуда, как и без
черного кота. Но это устаревший образ, он не актуален в наши дни. Образ
ведьмы уже давно изменился. Нередко это молодая девушка, приятная в
общении, но, возможно, пугающая чем-то. Котел канул в лету, туда же и
ведьмовская шляпа. В детских интерпретациях это может быть и вовсе
маленькая девчонка, задорная и готовая на свершения. Иными словами,
ведьма перестала быть в массовом сознании представительницей другого
мира, потустороннего. Ведьма зачастую уже не является проводницей в
другой мир, как бывало, например, в русских народных сказках. Иными
словами, меняется канон. И, соответственно, чары, колдовство современных
ведьм уже не канонические.
У Апдайка мы видим именно таких ведьм. Это молодые женщины,
современные и вполне успешные. Но это не затворницы-одиночки, живущие
в старом особняке на отшибе почти за чертой города. Это художница,
создающая скульптуры-сувениры, которые с охотой покупают туристы
(Александра), это корреспондент местной газеты «Иствикское слово»
(Сьюки), это музыкант (Джейн), дающая уроки фортепьяно, иногда
подменяющая хормейстера в местных церквях, («…но ее истинной
любовью была виолончель»). Их глазами мы видим жизнь маленького
провинциального городка. Как я понял, на дворе шестидесятые. На это нам
указывают такие явления как зарождающаяся рок-культура, слышны
отголоски Вудстока, войны во Вьетнаме, сексуальной революцией и многим
другим. Апдайк именно через своих героинь нарисовал портрет
американской провинции конца 1960-х. Не только города, но и общества в
целом. Как мне кажется, это очень хорошо показано через весьма
своеобразные шабаши наших героинь. Это тоже больше не классический
шабаш ведьм, это обыкновенная встреча домохозяек с мартини,
промыванием косточек горожанам и обсуждениями собственных
похождений с женатыми мужчинами. Так или иначе, но мы можем составить
портрет горожан Иствика. Понятно, что в этом мире нет места ведьмам. Не
то время и не то место. Но своих героинь он помещает именно сюда. Зачем?
Лично я здесь вижу иронию. Наши героини – это женщины сильные, уже
лишенные иллюзий. Они разведены. И довольно любопытно показано то, как
их мужья перестали быть для них всем, уменьшились до размера пыли и

вовсе пропали из их жизней. Мне кажется, что меняется картина семьи,
мировоззрение женщины. В их домах наступает матриархат. Мужчина
больше не глава семьи, содержащий ее, а женщина уже не обязана во всем
его слушаться («…а ее дорогой Оззи, […], уменьшился сначала до размеров
обыкновенного мужчины - едкий, напитанный солью морской воздух
Иствика разъел его доспехи патриархального рыцаря-защитника, - а
затем до размеров ребенка, который вечно что-то спрашивал и будил в
ней лишь жалость и материнские чувства»). Более того, наши героини
уже против брака, они в нем разочарованы, они могут себе позволить
переспать с женатым мужчиной, могут позволить себе не любить детей
(«зрелище грязных детских ручонок, калечащих на ее чистейших клавишах из
слоновой кости какую-нибудь бесценную простенькую мелодию Моцарта или
Мендельсона», каждый раз вызывает у нее «желание схватить метроном и
колотить его основанием по этим пухлым пальцам так, как давят в ступке
бобы»). Я вижу здесь феминистское начало: героини отказываются от брака,
который подавлял их, начинают совершенствоваться и саморазвиваться,
вновь открывают свое исконное «Я». Александра, например, совершенно
недавно почувствовала в себе творческие наклонности и желание лепить. Об
этом нам говорится в самом начале романа.
Как было написано, я вижу иронию в том, что наши ведьмы проживают
в провинции. Во-первых, в большом городе, в так называемом центре, места
мифам не осталась. Там живет прогресс. А вот в провинции, на периферии,
еще осталось место сказкам, мифам, фольклору и, разумеется, ведьмам. Во-
вторых, ведьмы здесь не простые. Они носители идеологии феминисток, они,
так или иначе, меняют сознание общества городка, находящегося на
периферии прогресса. И если Апдайк пишет об этом в своем романе, то это
дает мне повод считать, что он выражал настроения в обществе через
мировоззрения своих героинь. И это актуально в наши дни. Выходит, Апдайк
говорит через поколения. Актуально, если не «за бугром», то у нас, здесь. В
том числе, и в провинциях, где все еще есть мнение, что удел женщины –
стоять за плитой и менять подгузники. То есть, «Иствикские ведьмы»
говорят через расстояние, страны. И все равно они понятны русскому
читателю. История находит отклик в них. А ведь в США одна культура, у
нас, мягко говоря, совсем иная. Значит, Апдайк говорит и через культуры.
Как? С помощью чего? Почему он понятен и нам? Видимо, за счет
актуализации мифа и игры с ним. Вполне можно считать, что у Апдайка миф
помогает показать единство человека и природы. То есть уходит эта граница.
Здесь, опять, наверное, можно вспомнить о вечном противостоянии
цивилизации (зло) и природы (добро). То есть, в центре, где главенствует
цивилизация и прогресс, не осталось места природе. А на периферии совсем
наоборот («Сам воздух Иствика сообщал женщинам необычайную силу»).

Иствик – приморский городок, и единение природы и человека ярко показано
в одном из первых эпизодов, где на пляже Александра выгуливала своего
пса: «Душевное состояние всегда связано с состоянием природы. Когда что-
то тебя заденет как женщину, стоит только повернуть течение вспять,
что совсем нетрудно. Очень многие из удивительных способностей
Александры проявились только в зрелом возрасте из простого осознания
своего предназначения. Едва ли прежде она действительно понимала, что
имеет право на существование, что силы природы создали ее не бездумно и
заодно со всем прочим – из кривого ребра, как сказано в печально известной
книге «Malleus Maleficarum» [«Молот ведьм»], – а как оплот устремленного
в вечность Мироздания, как дщерь дщери, как женщину, чьи дочери, в свою
очередь, родят дочерей…» Здесь Александра собирается с силами, чтобы
вызвать грозу, которая прогнала бы отдыхающих с пляжа, которые заняли
все место. Крайне забавно. Ведьма сливается с природой, вызывает дождь,
чтобы прогнать тех, кто мешает ей выгулять пса («Александра чувствовала
раздражение и жаждала мести. Она была уязвлена, ее возмутило это […]
и вообще вызывающее поведение этих распущенных юнцов. Из-за них она не
смогла спустить собаку с поводка и дать побегать своему лучшему другу.
Она решила вызвать грозу, чтобы очистить пляж для себя и Коула»). То
есть, мы видим в какой-то степени пакость ведьмы простым людям.
Пожалуй, эту пакость вполне можно считать канонической.
Интересна и еще одна деталь. Автор цепляет наше внимание на
девичьей фамилии Александры – Соренсон («…в ней текла северная кровь,
ее девичья фамилия была Соренсон. Мать суеверно повторяла, что не
нужно менять фамилию, когда выходишь замуж, но Александра тогда не
относилась к магии всерьез и спешила завести детей»). Это ведь норвежская
фамилия. Норвегия – весьма интересная страна, в которой до сих пор
сохранилось язычество, в которой до сих пор осталось место магии и
троллям под мостом. Страна, где возможно единение человека и природы. То
есть, опять миф. Снова у Апдайка через миф, что ведьмам подвластны силы
природы, происходит единение с ней человека, в том числе, единение и с
предыдущими поколениями, ведь не так просто в момент этого «колдовства»
Александра вспоминает мать (северянку), думает о дочерях, прародителях, о
бесчисленных людских поколениях.
Но любопытно и то, что окружало Александру в этот момент, когда она
решает прибегнуть к своим силам: «Пляж пустел. Молодая парочка лежала,
сплетясь, в ямке, продавленной их телами в зернистом песке; парень приник
к девушке и что-то нашептывал во впадинку под шеей, как в микрофон.
Трое накачанных ребят с развевающимися волосами, крича, пружинисто
подпрыгивали: они играли в летающие тарелки, и только когда Александра
нарочно позволила могучему черному Лабрадору втянуть ее в широкий

треугольник играющих, они прекратили свои наглые броски и крики». Апдайк
нам нарисовал вполне реалистическую картинку. Типичный пляж не только в
США, но и в России. Также много молодежи, которые не обращают
внимание на других, захламленность мусором прибрежной территории
(«Прилив разметал двухметровые доски настила и оставил на гладком песке
у моря бутылки, упаковки от тампонов и банки из-под пива») и так далее. И
вдруг ведьма, которую обижают. И она, в отместку, делает пакость,
прибегнув к своим сакральным знаниям. Обыкновенный мир сталкивается с
магией, то есть, с мифом. После колдовства Александры, после грозы, ничего
не изменилось, мир продолжил существовать точно также, как и существовал
до этого. Апдайк здесь нам показывает сосуществование двух миров. Здесь
миф сосуществует с обыденностью. И в других сценах на равных правах
сосуществует бытовой сюжет и мифологический (например, те же
феминистические мысли героинь-ведьм). И именно при помощи мифа
Апдайк меняет пространство провинциального Иствика, нарушает в нем
равновесие. Это больше не город, где живут семьи, в которых мужчина –
хозяин, это уже некое женское пространство, в котором балом правят
женщины-носительницы ведовских знаний.
Апдайские ведьмы показывают свою силу не только в изменении
состояния природы на пляже. Одно из их главных проклятий связано с Фелицией,
интеллигентной дамой, женой редактора местной газеты, в которой работает
Сьюки. В результате их «шалости» женщина постоянно отплевывалась от
различного мусора, который выметала Сьюки. Забавно? Вполне. Но ведьмам
этого мало. В итоге Фелицию убивает ее муж, соблазненный одной из ведьм.
Затем, в конце лабиринта из различных сюжетных поворотов, из-за чар
обиженных ведьм гибнет и их дочь. В ведьмах Апдайка чувствуется некое
трикстерское начало. Они играют в этом мире, меняя его порядок, нарушая
равновесие в пространстве Иствика. Например, история с той же Фелицией:
ее муж, Клайд, во время убийства своей супруги не испытывает каких-либо
чувств, эмоций, он их утратил. Мужчина действует на автопилоте. И он не
один такой, лишенный индивидуальности представитель сильного пола. То
есть, мужчины и женщины не равны. Именно женщина здесь наделена
оригинальностью и индивидуальностью.
Особый интерес вызывает и особняк семейства Ленокс. Он находится
где-то в отдалении, у воды, на островке, на котором обитают белые цапли. В
этом доме селится мужчина, с котором потом будут часто проводить время
героини романа. И именно в этой усадьбе. Итак, дом стоит в отдалении. Это
весьма символично, ведь считается, ведьма селится в отдалении, и ее дом –
это некое сакральное пространство, находящееся на границе миров,
существующее одновременно в другом, чужом мире, и в нашем. Дом
находится у воды. Ярче символа чего-то чужого, потустороннего и не нужно.

Белая цапля – тоже весьма интересная деталь, многозначная. Идеальное
жилище ведьм. У одних народов это и символ двойственности, мудрости,
спокойствия, у других – предвестник несчастий. Я считаю, что здесь цапля –
это символ именно некой двойственности. Он намекает на что-то скрытое в
хозяине особняка как в книге, так и в экранизации, снятой, пожалуй, лишь
только по мотивам романа (кстати, в фильме сам дом напрямую связан с
ведьмами: в нем их сжигали, как рассказывает Джейн Дерилу). В конце
романа ван Хорн сбегает с наследством почившей молодой супруги и ее
братом. То есть, он оказывается бисексуалом. На мной взгляд, это
двойственность персонажа, ведь он устраивал оргии в доме с героинями
романа, но все же сбегает с мужчиной. В фильме Дерил сперва человек, на
сверхъестественную природу которого намекает многое, а в конце он
оказывается самим исчадием ада, которому героини рожают сыновей.
Поэтому я склонен считать, что здесь цапля выступает символом именно
двойственности.
Апдайк в своем романе показал нам, в целом, не совсем каноничных
ведьм. Да, они черпают силу у природы, способны сливаться с ней,
постигают ее сакральные тайны, не доступные простым смертным. Но все
равно противостоять ей не в состоянии (например, об этом говорит огромный
урожай цуккини в огороде одной из героинь, или огромные помидоры). Дело
в том, что их магия примитивна, а природа склонна к самоумножению, чего
ведьмы боятся, ведь понимают, что природную тягу к постоянному
увеличению не остановить ни с помощью человеческих сил, ни с помощью
ведовских. Также они наделены мужскими качествами: грубость (например,
фигурки Александры), потребность в физической любви (сцены в доме
Леноксов), а не в более возвышенной, духовной. Апдайские ведьмы
неимоверно энергичны (по сравнению с образом девушки, изображенной в
литературе прошлого столетия), очень легко относящиеся к адюльтеру. Я не
могу сказать, что они полностью следуют принципам природы, как-то
преобразовывая, утончая материю, скорее создают собственную, тяготеют к
простоте, например, в создании тех же женщин из подручных материалов,
которые раскупают туристы. Но в сравнении с природой, это вещи
примитивные, не гармоничные. Апдайские ведьмы от своих предшественниц
отличаются именно примитивизмом.