5

Олег Будницкий не автор этой книги, а составитель и комментатор. Написали же ее сами женщины-террористки, поскольку именно из их воспоминаний она и состоит. Талант Олега Будницкого в том, что вместо разрозненных, часто неумелых и просто скучных записок, получился документ потрясающей психологической силы.

Со многими из этих мемуаров я была знакома и раньше. Их очень любят цитировать в соответствующей литературе. Но историков обычно в первую очередь интересуют голые факты. А писателей – драматические моменты личной жизни. Первые вообще опускают мотивы и переживания, а вторые заменяют их художественным вымыслом.

Оно и понятно. Те из террористок, кто в мемуарах много пишет о своих душевных переживаниях и сомнениях, явно незрелы, а часто откровенно истеричны и экзальтированны. Те же, чьи внутренние побуждения было бы наиболее интересно исследовать, как правило очень скупы на подобные сведения. Меня поразило, что самые сухие и сдержанные мемуары оставила Мария Спиридонова, относительно душевного здоровья которой имелись большие сомнения (в том числе и у ее соратников по борьбе).

Женщины, чьи мемуары собраны в книге, совсем разные. Одни – юные восторженные барышни, влюбленные в идею и в товарищей. Другие – профессиональные революционерки с некоторой эмоциональной притупленностью. Третьи – добросовестные бытописатели, ничего не сообщающие о себе. Но вместе они как раз и позволяют хоть немного понять, почему же это все случилось, ответить на вопрос «Как они могли»?

Умилительно смотреть, как мемуаристки постоянно оказываются в плену двойных стандартов. Все, кто требует расправы над террористами – кровожадные нелюди. Как можно отнимать такую молодую и честную жизнь у родственников и друзей! При этом мысль, что убитый министр или градоначальник тоже «не сирота», даже не приходит им в голову. Вообще, совершенно не случайно, что террористки так много говорят о любви к людям, ко всему человечеству. Многие из них отмечают, что в период, пока смертный приговор не был заменен им каторгой, они испытывали какое-то умиротворение и чувство вселенской любви к людям и природе. При этом ни минуты не жалели о сделанном. Наоборот, мечтали освободиться и продолжать в том же духе.

Многие, особенно в заключении, проходили через различные псевдорелигиозные чувства. Среди воспоминаний есть замечательные записки А. Биценко, где она как раз обрушивается на всевозможную рефлексию, психологические искания, религиозный экстаз и т.д. Из ее гневной отповеди становится ясно, что для многих все было вовсе «не так просто», как они хотели бы представить. Я рискну предположить, что все эти бесконечные теоретические споры до драки, благородные жесты до идиотизма, самозабвенная любовь к товарищам до патологии – ничто иное, как муки неспокойной совести и не до конца задушенного нравственного чувства.

Экзальтированная любовь к людям или «народу» воспринимается тоже по-другому, когда становится понятно, что к людям относятся только товарищи по борьбе или «меньшие братья» (темные необразованные простые люди). Вообще, тот самый «народ» - это только те, кто либо разделяет их убеждения, либо в силу своей убогости никаких убеждений не имеют и поддаются агитации. Если тот же забитый крестьянин или солдат не хочет «распропагандироваться», то это уже не народ, а «нелюди».

Во многих мемуарах подробнейшим образом описан каторжный быт и тюремный распорядок. (Особенно скрупулезно и интересно это сделано в мемуарах Радзиловской и Орестовой). Сейчас модно восклицать, что в царских тюрьмах был курорт по сравнению со сталинскими лагерями. Думаю, это верно лишь отчасти. Был довольно короткий период, совпавший с революционным всплеском (1905-1907гг), когда режим действительно был курортный. Но довольно быстро гайки закрутили и ужасов вполне хватало. Вот только взаимоотношения с уголовными были действительно совершенно иными. Причем, и у администрации тоже.

Я получила массу удовольствия и от души рекомендую всем, кто интересуется этой темой.