4 Житие грешника Франца

Наказание начинается.
© Дёблин, БА. Книга первая

Одиннадцатая заповедь гласит: не будь дураком.
© Дёблин, БА. Книга четвёртая

Вы спросите, есть ли на свете справедливость? Скажем прямо — пока что нет, во всяком случае до этой пятницы не было.
© Дёблин, БА. Книга шестая

Не зевай, а прозеваешь — на себя пеняй, на смех поднимут, а то и на штыки.
© Дёблин, БА. Книга девятая

Я думаю, что эта книга написана как житие святого, только вместо святого автор рассказывает про Франца Биберкопфа, который страдает, проходит путь земной, полный тяжких испытаний, у которого Бог только отнимает и отнимает, но даже от Смерти Франц чудесным образом спасается и продолжает жить. От обычного святого Франц, конечно, отличается: он непокорный, яростный, не смирившийся, он хочет быть порядочным, но раз за разом впадает в грех. Однако — как и положено святому — он проходит Путь Страданий, который ему уготовал Автор-Бог. Кроме того Франца преследуют видения. И у него даже есть персональный дьявол:

И Рейнхольд идёт на него — адский пламень сверкает в его глазах, и рога торчат на его голове, рычит Рейнхольд:
— Ну что ж, давай поборемся, покажи, какой ты есть, Францекен, Францекен Биберкопф! Хо, хо!

Автор использует это сравнение, как метафору, не подумайте чего плохого — роман вовсе не фантастический (если только апокрифический, да и то, лишь самую малость). Роман про Франца Биберкопфа очень странный, и дело даже не в лоскутной форме повествования. В романе явственно чувствуется влияние Библии, автор не стесняясь пересказывает оттуда песни и целые книги; чего только стоит история об Иове, которого Бог позволил сатане испытать всеми бедствиями земной жизни. История Иовы в пересказе Дёблина точь-в-точь повторяет историю Францу, но я узнала об этом, только дочитав книгу до конца. Тогда-то я и задумалась, как много таких историй было в книге, как много подсказок о том, что уготовано Францу, автор разбросал по всему тексту — это были знамения, божественные видения, которые же, однако, проявились только постфактум. Так вот, роман про Франца Биберкопфа странен тем, что читать его очень скучно и тяжело (давайте смотреть фактам в лицо, это скучно — иначе не скажешь), но осмыслять его после чтения, просматривать текст в ретроперспективе знания — поистине увлекательно. По хорошему, его бы стоило перечитать. Как говорил сам автор:

Всё, что рассказано в книге «Берлин — Александерплац» о судьбе Франца Биберкопфа, происходило на самом деле, и книгу эту надо перечесть два-три раза и хорошенько запомнить описанные в ней события, тогда правда их станет для вас наглядной и осязаемой.

Послевкусие от чтения — лучшая часть этой книги. (Правда, боюсь, что перечитать её — подвиг выше моих сил).

Например, постфактум я решила, что книга всё-таки больше похожа на житие святого, чем на экспериментальный роман в духе экспрессионизма. В романе можно выделить семь видов текста (на самом деле больше, но в какой-то момент мне надоело считать).
1. Есть основной сюжет. Ничего сложного: Франц выходит из тюрьмы и решает начать новую жизнь. В этом ему помогают добрые люди, но — плохих людей, будь то обманщики, плуты, воры, бандиты, убийцы, намного больше, и добродушный, доверчивый, глуповатый, себялюбивый, боящийся слабости и страданий как огня Франц раз за разом сбивается с пути истинного. Это приводит к печальным последствиям — новым преступлениям, новым трагедиям, а также «жестокому, страшному и горькому концу».
2. Есть мысли в скобках. На самом деле они не всегда в скобках, но это что-то вроде обращений Франца к самому себе, рефлексии. В конце книги такой вид текста заполняет страницы от края до края, и внутренний голос Франца там перемешивается с песнями и словами Смерти, хотя и та, на мой взгляд является лишь фантазией (бредом, галлюцинацией, порождением подсознательного) Франца. Это очень важный слой текста, содержащий в себе психологическую подоплёку жизни и поведения главного героя.
3. Также существуют правила. По началу, когда Франц только вышел из тюрьмы, казалось, что он просто для собственного спокойствия раз за разом повторяет правила, усвоенные в её стенах. И это было понятно: на свободе Биберкопф чувствовал себя неуютно. Но потом одни правила подменяются другими: законами страны, законами банды, законами Библии. В какой-то мере все эти правила ограничивают сознание главного героя, а может быть — направляют.
4. Есть метафоры-ощущения. Автор не говорит, что Франц, увидев сестру своей умершей подруги, потерял голову и стал её целовать, автор пишет:

Веками стояли горы нерушимо, и проходило по ним войско за войском с пушками и с боевыми слонами, и вдруг полетят эти горы вверх тормашками, расколются в щебень — где-то внизу, в глубине — трах-тах-тарарах — и конец. Тогда уж ничего не поделаешь. И говорить об этом не стоит.

Иногда метафорами выступали целые легенды и истории, напрямую не связанные с сюжетом. Пока я читала книгу, я всё гадала, зачем они нужны? Зачем нужен Иова, Авраам, Блудница Вавилонская, зачем нужно описание того, как скот забивают на бойне? Зачем нужна газетная история о русском студенте, застрелившем свою невесту? В конце же стало понятно, что это сложные многозначные метафоры, через которые автор передавал и общее настроение, и вполне конкретные мысли. Вот только дойти до всего этого читатель должен был сам.
5. Есть в тексте бюрократические предписания, документы и прочая канцелярщина. Эту часть можно было бы отнести к п. 3, но в отличие от правил, которые ограничивали или направляли Франца, этот вид текста практически не имеет никакого отношения к сюжету. Как метафоры, только правила и с совершенно неясными целями. Во всяком случае, мне они до сих пор не ясны.
6. Моя любимо-ненавистная часть в книге — реклама, рекламные объявления и всяческие лозунги. Этот вид текста читался необычайно легко, потому что и написан был легко: часто стихами, лаконично, самым нахальным образом втюхвая свой товар простачкам-читателям (честное слово, я бы даже кое-что купила, если бы оно существовало в наше время). Вот этот вид текста точно использовался, чтобы передать атмосферу: когда Франц (или кто-то рядом) читал газету, или когда шёл по улице и смотрел по сторонам. Я очень хорошо представляю, как много в нашей жизни рекламы, потому что по роду профессиональной деятельности в недалёком прошлом всегда обращаю на неё внимание. Но я и не подозревала, что в Берлине 1930-х годов рекламы было ничуть не меньше! Но этот вид текста легко может свести с ума. Впрочем, думаю, уже и так понятно, что роман — сложный, и его чтение опасно для неподготовленного ума.
7. Последний вид текста, который у меня хватило терпения выделить, — это «пивные» байки. Часть социальной реадаптации Франца после тюрьмы включала в себя — по совету одного классного рыжего еврея, о котором я расскажу чуть ниже, — активное общение с людьми, друзьями, собутыльниками в пивной, случайными прохожими и т.д. В активной социальной фазе Франц, мне кажется, общался со всеми подряд, — и все подряд горели желанием травить байки. Чаще всего это происходило в пивных, ещё чаще — затрагивало политику, но так или иначе, эта часть выделяется очень явно. И чем-то она сродни Метафорам из п. 4, только истории рассказывали люди, а не сами истории приходили к главному герою из ниоткуда. И именно в этих историях сильнее всего отражалась жизнь немцев в 1928–29 годах.

Какое-то время я думала, что эта книга — поток сознания Биберкопфа. Или что из пёстрой мозаики разнородных видов текста автор хотел составить раздробленную, но меткую картину своего времени. В чём-то получилось даже пророчески — новая война, коммунисты, Берлинская Стена, — и не скажешь даже, что книга написана в 1930-м, а не каких-нибудь 40 лет спустя. Дёблин использовал разнообразные стилистические приёмы — часто действительно экспрессивные, — и шил своё лоскутное покрывало-текст. Но описываемая эпоха и главный герой интересовали его в равной степени, поэтому большая часть этих приёмов отражала внутреннюю жизнь Франца. Думаю, это были первые звоночки безумия Биберкопфа. Эта книга — об обычном человеке, грешнике, переживающем трудные времена, вот только он — впрочем, как и все мы, — немного безумен, как мне кажется. Ещё один плюсик книге.

Напоследок хочу упомянуть про некоторых персонажей. Вся книга — про Франца, поэтому рассказывать о нём нет нужды. Я уже упоминала его персонального дьявола, Рейнхольда. Этот парень с лицом умирающего от чахотки — человек, которого Франц считал своим лучшим другом. Даже когда вскрылось, что Рейнхольд сотворил с жизнью Франца, тот всё равно испытывал к этому чудовищу странную симпатию и привязанность. Не то чтобы по-настоящему странную, думаю, многим людям знакома болезненная привязанность к людям, которые приносили им только горе. Здесь — похожий случай. Интересен не столько характер Рейнхольда, сколько его запутанные отношения с Биберкопфом.
Кроме того, у Франца был и свой ангел — Мицци. После всех трагических событий Франц не мог представить её иначе как по-прежнему любящей его:

Лицо у неё такое спокойное, кроткое. Она в своём обычном платье и в знакомой шапочке, плотно облегающей голову и прикрывающей уши и лоб. Ее ясный взор устремлён на Франца. Кротко, с любовью глядит она на него.

С Мицци у Франца всё было не так, как с Идой, которая умерла от его руки, из-за чего его и посадили в тюрьму. С Мицци всё было иначе, но определённые параллели явно прослеживались — от этого история становилась трагичнее. Хотя куда уж больше — после всего, что с Мицци случилось.

А есть в книге и свой (до известной степени) трикстер — рыжий еврей по имени Нахум, которого Франц встретил в первой части романа. До самого конца я вспоминала этого рыжего еврея, хотя он больше так ни разу и не появился. Он вышел на сцену только в начале, чтобы встретить Франца после тюрьмы и помочь ему оправиться от первого шока свободной жизни, в которую Франц не мог поверить. Добрый, рыжий Нахум. Франц тоже часто его вспоминал. Нахум сказал ему одну очень важную вещь, которая далеко не сразу и всё равно не вполне дошла до главного героя:

Главное в человеке — глаза и ноги! Видеть людей и подходить к ним — это уметь надо.

Мне же Нахум запомнился, как самый добрый человек в Берлине. И его манера ходить по городу и рассказывать незнакомым людям — уж не знаю, почему, но эта манера почему-то показалась присущей даже не Нахуму, а самому автору — Альфреду Дёблину, даром, что он тоже еврей. Возможно, я всё время вспоминала рыжего еврея, потому что стиль самого автора не давал мне о нём забыть, казался созвучным и всё время напоминал. И слегка ироничный дёблиновский стиль я обожаю.

Итак, наш герой благополучно вернулся в Берлин. Он поклялся начать новую жизнь. Возникает вопрос, — не закончить ли нам на этом? Конец — счастливый и ясный — напрашивается сам собою, а вся повесть отличалась бы одним достоинством — краткостью. Но наш герой не первый встречный; это Франц Биберкопф, и я вызвал его к бытию не для забавы, а для того, чтобы пройти с ним всю его подлинную, тяжкую и поучительную жизнь.

То, как написан текст, увлекает. Временами я не могла оторваться, так красивы были фразы, предложения, конструкция в целом. Эту книгу надо читать медленно, смакуя. Или умирая от скуки. Или зажимая уши руками от нестерпимого шума внутри книги. Ну, это кому как повезёт. Лично мне хотелось дочитать эту книгу даже вопреки скуке. Стиль как наживка: знаешь, что если попадёшься на крючок, — будет и больно, и плохо, и мучительно, но всё равно клюёшь на наживку, успокаивая себя тем, что в любой момент можешь соскочить, — но нет, не соскочишь, это начало конца.

Наказание закончено.
© Бася Налич, Житие грешника Франца