5

Трое бандитов напоили меня с ложечки молоком, трое бандитов осторожно подложили мне под голову свернутое одеяло, трое бандитов раздобыли где-то пузырек с перекисью и промыли мои раны и язвы. Все это сделали трое бандитов, чьи портреты печатаются на последних полосах газет, потому что первые полосы отводятся героям диктатуры, докторам и полковникам, которые тоже грабят и убивают, только с размахом и у всех на виду.

Когда я взяла в руки книгу, имя Мигеля Отеро Сильвы было мне совершенно незнакомо. Привлекла тема рефлексии (или исповеди) узника, не то чтобы распространённая в литературе, но затрагиваемая многими писателями, достаточно вспомнить "Постороннего" Камю, "Приглашение на казнь" Набокова, да даже "Робинзон Крузо" и "Граф Монте-Кристо", по сути, подходят: приключенческая литература как раз хороша обилием тем, которые в себя вбирает, полнота раскрытия же их зависит уже от качеств произведения и талантов авторов. Но если большинство предпочитало писать об одиночном заключённом, то Отеро Сильва замахнулся аж на пятерых человек. А значит, у него появились шансы раскрыть возникшие в группе взаимоотношения, и, как станет видно в дальнейшем, автор эти шансы не упустил.
Столь отточенной, выверенной литературы давно не приходилось читать. Сомневаюсь даже, что смогу вспомнить пример произведения, по стройности и гармоничности подобного этому.
Во-первых, Отеро Сильва описывает людей из разных кругов, разного интеллектуального уровня, разных мировоззрений и политических предпочтений. Перед читателями возникают образы Врача, Журналиста, Бухгалтера, Капитана и Парикмахера. Из всей компании Врач - самый умный и рассудительный, именно это и помогает ему, пожалуй, светло, как ребёнок, улыбаться сразу же по завершении своего рассказа сокамерникам.
Журналист любит свою работу (несмотря на постоянные сомнения и рефлексию о том, что всю жизнь плыл по течению) и исправно эту работу совершает (здесь по отношению к работе было бы неуместно употребить глагол "выполнять", ибо журналистика в данном случае далека от ремесленничества).
Образ Бухгалтера - так называемого - ещё более близок к образу плута и пройдохи, взять хотя бы то, как он отправился поступать на работу - бездумно, понадеявшись на "авось". Во всех требованиях к делу он почти ничего не смыслит - знает сотню слов на английском, с бухгалтерией и вовсе не имел никаких дел. Однако везение играет большую роль, и к полученной работе он отнюдь не относится спустя рукава: сидит со словарём и старательно разбирается в том, чего не знал прежде. Впрочем, элементы плутовского романа проявляются не только в вербовке персонажа - чего стоят его аргументы в ненужности перевода на английский: если в большой англоязычной фирме есть переводчик для перевода на испанский, стало быть переводить деловые письма с испанского сотрудникам этой фирмы также не составит труда.
Следом за ним в интеллектуальном отношении идёт Капитан, которому для счастья нужно только маршировать, командовать, тренироваться - словом, быть вовлечённым в военную систему, подчиняться дисциплине и подчинять ей низших по рангу. Однако, будучи при этом весьма впечатлительной натурой, Капитан отдаёт себе отчёт, что не смог бы стрелять в толпу мирных жителей, поэтому «хорошо, что не приказали». Кроме того, ему достало рассудка и силы воли, чтобы оборвать связь со своей зазнобой – зачем, если они оба стали неврастениками.
Обособленно от первых четверых стоит Парикмахер – и потому, что заключён по ошибке, и в силу прикладного характера своего занятия. И здесь-то я и падаю ниц перед Отеро Сильвой, ибо таких описаний экстаза творца, удовлетворённости мастера выполненной работой, мне ещё нигде не встречалось, а ведь насколько они верны! Время от времени занимаясь ручной работой – склейкой разрабатываемых макетов – не могу отрицать ни слова из этого описания, напротив, ратую за, и хотя в книге Парикмахер смущённо оправдывается, что он не живописец и не композитор, чтобы испытывать гордость за дело своих рук, как раз эту гордость мастера испытывает всякий мастер, а не только живописец, поэт или композитор, чьи профессии в ходе истории оказались более котируемы. Одухотворённость свойственна любому процессу, если человек – мастер.
Отчасти все пять историй схожи между собой тем, что у каждого есть (или была) какая-то особенная женщина, понимавшая персонажа лучше прочих. Удивительно не это, а то, как автор описывает эти отношения: мимоходом, но одновременно с этим будто в калейдоскопе демонстрируя самые тонкие и яркие различия между на первый взгляд схожих раскладов стекляшек.
Истории, которые рассказывают друг другу персонажи, неполные: половину текста, набранную курсивом – их мысли, узнаёт только читатель, они же сами до конца не раскрываются друг перед другом. Опасения раскрываться перед сокамерниками вполне обоснованы – война, лагеря разные, оппозиций – тьма тьмущая.
Вовсе необычный поворот заключался в стремлении к обучению – узники начали учить друг друга тому, что знали сами, несмотря на то, что сферы их знаний весьма друг от друга были далеки, и подчас не интересны. Но в качестве занятия чтобы не сойти с ума – выход, достойный какой-либо утопии.
И я обманулась, когда Парикмахер заговорил о своём сыне, Онорио, подумав, какое равновесие: в то время как детищем первых четырёх стала революция, у Парикмахера, не имеющего к ней никакого отношения, растёт настоящий, человеческий сын. Естественно, что четверо бездетных мужчин так потянулись к Онорио, узнав о нём, все они успели сродниться между собой за пару недель, проведённых в камере, и сын Парикмахера воспринимается уже как общее дитя. Однако сознание того, что рано или поздно придётся раскрыть перед товарищами ложь о сыне, выдуманном из тоски о бесцельности, бесплодности жизни - у тех хоть революция была, - всё более угнетает Парикмахера. Намёком на ложь могла послужить курица и безумный интерес заключённых к появлению новой жизни, особенно Парикмахера к третьему, самому слабому цыплёнку. Автор до конца честен с читателями, раскладывая перед ними ключ к правде, однако так хочется заглотить наживку и радоваться среди стрельбы, пыток и казней где-то растущему упитанному Онорио, что на курицу с цыплятами уже смотришь сквозь пальцы.
И вроде бы сюжет располагает к банальнейшей концовке, вроде той гремящей революции и протянутой сверху, словно по мановению волшебства, руки из рассказа По «Колодец и маятник», либо к трагическому концу и казни, однако Отеро Сильва продолжает поражать правдоподобием. Революция не наступает в один момент, события с точки зрения заключённых никак не могут быть ускорены, а напротив, тянутся, как резина. Неизвестность лишь постепенно покрывается трещинами, сквозь которые начинает медленно просачиваться информация – обрывками, обносками, бессодержательным клочком газеты, отцензуренными письмами, импровизированным буквенным телеграфом и переговорами с соседним корпусом неполитических. И фоном всему этому служит даже не борьба между правящей силой и оппозиционными партиями, а борьба между человечностью и немыслимой жестокостью. Даже самые закоренелые бандиты могут быть человечны, говорит нам Отеро Сильва, а бесчеловечные люди, не заклеймённые законом этим званием, на деле бандиты и есть.
 
Помимо всего прочего из этой книги можно узнать, что обмороженная кожа чувствует боль гораздо сильнее (спорный вопрос, что именно чувствует, подозреваю, что всё-таки не обмороженная кожа, которая мертва, а оставшиеся без теплоизоляции и защиты нервные клетки под ней).