4.5

История жизни Карелии Викентьевны Вологодовой, шагнувшей за возлюбленным юношей в никуда, в пустоту, в бойню - куда угодно, даже не оглянувшись. Жена красного командира, убежденная большевичка, прошедшая лагеря, потерявшая отнятых детей, но сохранившая в себе свет, доброту, умение радоваться жизни? Всё так с первых строк. Несгибаемый оптимизм, огромная душевная сила, да. И всё-таки...

Как можно пережить почти два десятка лет лагерей и не усомниться? Потерять мужа, детей - и продолжать считать происходящее простительными ошибками, единичными случаями? Наверное, для этого нужно пройти Гражданскую войну - и опять же не усомниться. Узнать, как погиб брат, какое отношение к этому имел муж - и принять это со спокойствием и прежней верой и любовью. С трудом разыскав, пробившись, единожды навестить на Соловках мать, получить затем казенное письмо о её смерти - и не задуматься. Услышать об одиночных выстрелах в затылок, об "улице Растрелли" - и отмахнуться от этих слов. И спустя несколько десятков лет жить, продолжая верить в правильность идеи, прощая себе и своим сподвижникам "неизбежные ошибки" на пути строительства нового мира.
Наверное для семнадцатилетней девушки кровавый путь Гражданской войны был освящен первой и единственной любовью, любовью без памяти. И молодой муж был хорошим человеком, да - и большая часть идеи большевизма олицетворилась для неё в молодом начдиве. Романтика юности, готовность шагнуть в огонь и под пули... Тут всё понятно. Но то, что в семнадцать - благородство и романтика, в шестьдесят - жалкое прекраснодушие.

И эти розовые очки, желающие, и спустя полвека, по-прежнему облагодетельствовать окружающих, столкнутся под одной крышей с продуктом построенного мира. Столкнутся - и не примут, слишком, скажут, грязен да непригляден, не наш.
Хорошо жить с Анисьей - полуграмотной, всю жизнь проведшей в лагерях, не видевшей, считай, ни добра ни счастья в жизни. С Анисьей, вечно благодарной, искренне преданной. С Анисьей, которой можно вечерами разжевывать великие идеи, проповедовать правду, человеколюбие, нравственные идеалы. С Анисьей, которую жизнь искорежила, переломала, а не раздавила.
И гораздо труднее с Грешником, с Трохименковым, который в своем ожесточенном раскаянии напоказ выносит все грехи своя, и обвиняет в этих грехах новопостроенный мир. Потому что раскапывание старых могил для экспроприации ценностей - это не так красиво, как два когда-то лучших друга, одному из которых умирать на рассвете, а другому слышать это. Потому что майор, лагерный охранник - это уж непростительный грех. Такой грех, что даже раскаявшемуся, наказанному уже богом или судьбой, человеку не в силах простить пламенная большевичка. Потому что от этой ошибки легко отмежеваться, эта - не из тех, что называют естественными ошибками при строительстве нового мира и прощают сами себе.

Удивительная сила духа? Или всё же удивительная способность не замечать того, что не уложилось в картину мира. Не замечать, не принимать, а если встанет перед тобой в полный рост, глаза в глаза - отречься решительно, так по-Олексински.
Что там передумала в своем одиночестве баба Лера? Вспомнила ли, так легко позабытое, осознала ли, приняла ли? И смогла ли, осознав уже, простить и саму себя тоже?