Цитаты из книг — Роберт Лоу

― А монах ждал нашего ухода, потому как у него есть какое-то дело вне дома. И я рассказал про плащ на внутренней стороне двери. Глаза Иллуги широко раскрылись, а Эйнар остановился так внезапно, что мы чуть не налетели на него. Он повернулся ко мне ― жесткая ухмылка играла на бледном лице. Лучше бы он не ухмылялся, потому…

― Святые ― это умершие последователи Христа. Их главные годи решают, кто из мертвых лучше ― те и станут богами в ихней Вальхалле. ― Решают? Вроде как на тинге? ― презрительно протянул Скапти. ― И никаких сражений? ― Они не верят в сражения, ― свысока поучал Валкнут. ― Они верят в смерть, а когда умирают, их называют…

— Тебя послушать, так это совершенно нормально — владеть целой долиной, словно парой сапог или каким-нибудь ржавым саксом. Странно как-то… порой даже не верится. — А что ты хочешь? Чтобы эта долина перевернулась на спинку, точно домашняя сука, и подставила тебе свое травянистое пузо? Или чтоб скалы окрест оскалились в…

Эта темноволосая девица («ну, чисто гальюнная фигура», как изволил выразиться Квасир) обладала совершенно особым взглядом. Когда она, саркастически изогнув бровь, смотрела на вас своими непроницаемо-черными — точно помет старой овцы — глазами, вы невольно ощущали потребность съежиться и уползти куда-нибудь подальше.

Рассвет походил на снятое молоко в миске. Мы были одни под большой белой жемчужиной небесного свода ― под внутренностью черепа древнего, покрытого инеем великана Имира. Ветер больше не рычал на нас, но холодным дыханием со свистом погонял к северу и востоку по высоким серо-черным волнам, срывая белую пену с их рваных…

Гостевой дом был просторен, чист и хорошо обставлен, с ямой для очага и множеством спальных клетей ― на всех все равно не хватило, зато появилась возможность убедиться, кто есть кто в Обетном Братстве. Я, само собой, оказался в конце концов на полу у двери, на самом сквозняке, но это и не удивительно. Мой отец получил…

Плавания норвежцев уже вошли в легенды, это я знаю. Даже моряки из Великого Града ― Константинополя ― с их кораблями со множеством скамей и устройствами, которые выбрасывают греческий огонь, и те ужасаются. И ничего удивительно, ибо греки никогда не теряют из вида землю, а их внушительных размеров корабли готовы…

Мы узнали, что живут они в Новом Риме, не в Константинополе, не в Миклагарде, не в Омфале, Пупе мироздания, и не в Великом Городе. Еще мы узнали, что император — на самом деле не император, а василевс. Время от времени он становился василевсом-автократором.

Мысль моя лихорадочно металась в поисках ответа на вопрос: «Что бы такого предложить правителям Новгорода, дабы убедить их держать свой жуткий кол подальше от моей трясущейся задницы?» Возможно, погребальный курган, в котором собрано все серебро этого мира, покажется им приемлемой ценой?

В любое время кто-то совокуплялся, и в скором времени это даже перестало привлекать к себе внимание, не то что возбуждать.

― Это не конница. Пешие на конях. Нынче не придется биться с конниками в кольчугах, нас ждет всего-навсего встреча с толстобрюхой дружиной какого-то местного богача. Я увидел, как всадники спешились, заметил, что большая часть их в коже и имеет щиты, копья и секиры. Как и мы. Один из них, в кольчуге и голосистый, заставил…

Стейнтора интересовали вещи поважнее, и он раздраженно ворчал совсем из-за другого. ― Стало быть, никаких женщин? ― Христианские священники не якшаются с женщинами, ― сообщил Иллуги Годи, и Стейнтор бросил на него тяжелый взгляд. ― Херня. Раньше я трахал баб в этих христианских домах. ― Те женщины ― христианские жрицы, ―…

Я знаю эти места назубок ― от прибрежных шхер, где прибой пенится у черных скал, до пронзительного смеха крачек. Я засыпал по ночам, качаясь на потрескивающих балках, когда от ветра содрогалась торфяная крыша, и мне было тепло и спокойно, когда в свете очага плясали тени ткацких станов, точно паутины огромных пауков.

— Фу, ну и смердит от тебя нынче, — вдруг сказал Джейми, наморщив нос, когда ветер переменился. — Когда ты в последний раз мылся? — В ярмарочный день, — с негодованием ответил Псаренок. — Как и все, с настоящим мылом и розовыми лепестками в воде. — В ярмарочный день?! — вспылил Джейми. — Да уже прошли целые месяцы! Я…

Это их и объединяло, это и перебрасывало мостик через разделявшую их пропасть. Одинаковый возраст, одинаковая масть, одинаково покинуты матушкой и тятей. Одинаково одиноки. Это и свело их вместе с минуты, когда они научились ходить, и с тех пор везде болтались вместе, будто два камешка в кошеле. Оба понимали, что перемены…

Псаренок стоял, глядя на зловонную солому, словно узрев в ней изящную картину, и Филипп, как всегда, задумался, отчего у него душа не лежит к этому парню. Наверное, слишком костляв.

— Ангелы, ась? Еси здешний дурачок, нет ли? — сказал он — Псаренок слышал, как другие кличут его Лисовином Уотти. — Раз лише реки не то имя, и сии пекельные выжлецы мигом втопчут тебя в слякоть.

Это город злой и черносердый, где даже отбросы в сточных канавах черны, как вороновы перья, и мы узнали, что, пусть его распри обращены внутрь, а не вовне, Миклагард безмерно жесток. Кровопролитие было нам не в новинку, но вот в миклагардском вероломстве мы разбирались не лучше, чем в пристрастии горожан к гонкам колесниц…

Здесь люди ели бесплатный хлеб и проводили время, беснуясь на гонках колесниц и скачках, дрались, как безумцы, «синие» против «зеленых», прямо на ипподроме, и ничуть не выбирали выражения в спорах, так что городские бунты случались чуть ли не каждый день.

Я не смог избавиться от Братства и после того, как нас всех выкинули на пристань. Они уставились на меня жалобно, будто свора растерянных собак. На меня! Моложе любого из них, годившегося им в сыновья! Они звали меня «паренек» и похвалялись перед всеми, кто слушал, что Орм — это голова, каких еще поискать, а сам я пялился…