«МОЙ ЧИТАТЕЛЬ – ТОТ САМЫЙ БЕРЕГ…»

В наше странное время, сидя в карантине, только и ждешь – с кем бы поговорить. И такую радость испытываешь, когда тебе присылают вопросы о твоих книгах и твоих героях. Когда ты окружен четырьмя стенами, любой вопрос кажется умным и талантливым, и отвечать на него хочется подробно, внимательно и даже – вы не поверите! – честно.
В точности, как я ответила на вопросы ресурса LiveLib

– Дорогая Дина, здравствуйте. После того, как была поставлена финальная точка в работе над третьей книгой большого романа «Наполеонов обоз». Что Вы ощущали после его завершения?

– Ох. Многоступенчатое чувство. Я бы сказала – некая какофония чувств. С одной стороны, это как если бы с твоего горба упала вагонетка с углем. Несколько лет я писала этот долгий-долгий (по времени, разворачивающемся в романе), трёхкнижный роман, многих героев похоронила – как в жизни мы провожаем и провожаем близких, знакомых, любимых – не приведи Господь! Я росла вместе с двумя главными героями, любила с ними, металась, искала пути-выходы из трагического финала… Устала, как тысяча шахтёров, выползших из забоя. И должна бы по идее сильно радоваться: свобода, итог не шутейной работы – вот оно. Но такая вот прямолинейная «радость от сделанного» вовсе не отражает и не исчерпывает подлинного чувства автора. Я напряжена, встревожена, да и сильно скучаю по своим героям. Я ведь отправила их в захватывающее плавание. Мне кажется, два-три века назад купцы так отправляли по морям-океанам свои корабли, и корабли должны были дойти до нужных берегов. А вот не всегда доходили. Мой читатель – тот самый берег, к которому должен причалить мой корабль, груженый жизнями, чувствами моих героев. Да и моей жизнью, да и моими чувствами. А ну как не дойдет, а ну как потерпит крушение в бурном океане книжных новинок, читательских предпочтений, нехватки времени и нежелания вчитаться? Я чрезвычайно редко читаю электронные отзывы читателей о своих книгах, но, когда случается – не устаю поражаться порой диаметрально противоположному восприятию.

– История создания каждого текста – это почти эпопея, со своим сюжетом, хронотопом, героями. Жанр многотомного текста вытанцовывается иногда не сразу. Порой только в финале становится очевидным. К какому жанру тяготеет Ваш роман?

– Это, конечно, сага, так и задумывалось, и потому, еще до рождения героев, мы узнаем об историях, трагедиях и любовях в их семьях, в их родне. Я вообще очень люблю, очень привязана к семейной теме, и считаю, что внутри каждой семьи таится не один роман. Кстати, история французского офицера, случайно нащупавшего в полой полке старинного камина сумку с неслыханными драгоценностями, – если отбросить некоторые приметы триллерной закрученности, – в итоге тоже оказывается очень даже семейной историей. Ну и, конечно, (задумалась, не зная, как обозначить такой жанр) – это еще и книга душевного осязания родной природы, детства и юности, проведенных героями на просторах срединной России. Да, назовем так этот жанр: история взросления души и чувств. Воспитание чувств; ибо единственное, что меня интересует в литературе, это человеческое сердце.

– Вы часто сетовали мужу – неизменному первому читателю и слушателю – что ни один роман не давался Вам такой кровью, как этот. Почему?

– Вероятно, старею? Хотя именно с этим романом подобное чувство утраты, душевной муки объяснимо, и читатель поймёт это, одолев очередные пятьсот страниц и дойдя до конца всей трилогии. А сейчас не хочется раскрывать финал.

– Я уверена, что после Вашего романа администрации тех городов, в которых происходило действие, сделают туристические программы «По следам «Наполеонова обоза» Дины Рубиной», начнется паломничество в Фатьяновский сквер, к вязниковским вишням. Кстати, не открыли еще музей ветра после романа «Бабий ветер»?

– Вот Вы наверняка улыбались, когда писали этот вопрос. А между тем, в Ташкенте есть экскурсоводы, которые водят экскурсии по местам романа «На солнечной стороне улицы». Но там я действительно старалась как можно полнее передать атмосферу Ташкента, родного города. Ибо он-то и был главным героем романа. В «Наполеоновом обозе», этой трёхглавой махине, и задач было больше, и регистров, как в органе, больше, и героев так много, что это особая задача читателя: никого по пути не потерять.

– Имя – это код произведения. Знаю, что названия всего романа «Наполеонов обоз» и первой его части «Рябиновый клин» сложились сразу же. А вот работа над второй и третьей частями эпопеи впервые для Вас какое-то время сопровождалась их безымянностью. Почему? Так ли важно знать название романа, когда он еще не завершен? Как родились имена всех этих произведений?

– Для меня имя романа – это камертон, по которому я сверяю всё: ритм повествования, интонацию, основные темы. Всегда очень нервничаю, когда название не вплывает в реальность, как корабль из тумана. Тогда и работа тормозится, и герои киснут. А уж что происходит с несчастным автором – это передать невозможно. Но со вторым томом «Белые лошади» было легче: лошади вообще – один из тотемов этого романа. Они появляются во всех трёх томах. А название третьего тома «Ангельский рожок» я ощутила, узнала только тогда, когда написала последние абзацы всей трилогии. Обычно финал я пишу в самом начале романа. Когда поняла, что звучание английского рожка должно быть тем, что и герой, и мы с ним услышим последним, тут и возник этот ангел со своим рожком.

– «Наполеонов обоз» при всем синтезе жанров и множестве тем все-таки роман о любви. В современной русской литературе, вне всяких сомнений, это единственный Большой Роман о Великой Любви. Как Вы думаете, почему так мало настоящих романов о любви? Издаются миллионы любовных романов, но ни один из них не становится романом о Великой Любви!

– Это рискованно – писать о таком, в общем-то, обнажённом чувстве. Обнажённом беззащитном, безоглядном. Кто угодно – а уж тем более, современные критики – могут обвинить писателя: в слюнявой пошлости, в потаканию вкусам публики, назвать книгу «дамским романом» и тому подобное. О любви говорить и писать очень сложно, это как ходить по лезвию ножа. Представьте только, как славно могли бы отделать наши литературные критики сюжет «Ромео и Джульетты»: что такое – два сопляка увидели друг друга, разок повидались, разок переспали… и с какого-то перепугу совершили двойной суицид? Что за бред? Что за хрень? Это так несовременно. Почитайте любые комментарии на любом форуме-сайте-блоге. Человеческое чувство – в высшей степени хрупкая вещь, болевой порог которой чрезвычайно низок… Это чувство мордуется в оба кулака и забивается ногами. Решиться написать о любви означает выставить себя в качестве такого чучела для битья. Слишком высок информационный вал, ежеминутно вздымающий человека на гребень; в слишком глубоком обмороке пребывает сейчас человеческая природа.

– Почему любовь в романе трагическая? После второго тома читатели просили Вас в письмах, писали Вам в рецензиях, умоляли в отзывах на сайтах книжных интернет-магазинов, чтобы полюбившиеся герои – Надежда и Стах – были счастливы, ведь так хочется верить, что настоящая любовь может быть счастливой, долгой, вечной.

– Они счастливы, ведь они встретились! И неважно – сколько длится это счастье. Оно полное. Яркое. Пронзительное… А что случается потом… послушайте, мы ведь догадываемся, что случится со всеми нами – в конце концов? И это трагично, неповторимо, как каждая жизнь, и – прекрасно.

– Сташек родился в семье, отец и мать в которой оказались с «украденной» судьбой. Им «подменили жизнь. В другое русло, мимо другого потекла она». Важно ли человеку знать свои берега?

– Тут и спорить не стану. Просто знаю, видела лицо человека в тот момент, когда он узнал о своей подменной доле. Это всегда – потрясение, всегда эмоциональный удар наотмашь. Ведь семья, судьба родителей, корни – это та платформа, на которой мы стоим всю жизнь обеими ногами. И вдруг из-под тебя вышибают эту платформу, и ты как бы повисаешь в безвоздушном пространстве – без корней, без кровных связей, без истории собственной семьи.

– Как Вы считаете, может ли наследоваться на генетическом уровне благородство?

– Любое качество характера может передаваться от родителя к ребенку, а может быть перенято в семье. А может быть – я знаю подобные случаи, – полностью выпадать из контекста родни, семьи, наследственности. И так далее. Знаете, моя мама была учителем со стажем в сорок лет. Она любила учеников, и они ее очень любили. Даже сейчас ко мне на выступлениях подходят пожилые люди с робким вопросом – жива ли Рита Александровна. И ужасно радуются, услышав, что жива. Они всегда доверяли ей свои истории, свои тайны. Я знала удивительные случаи полного несоответствия ребенка своей семье.

– Чем обусловлены сбои в программе – генетическом коде? Племянник Надежды – Лёшик – обладает множеством талантов, как и его отец, но, в отличие от него, вызывает раздражение, общение с ним оказывается токсичным для Надежды, вырастившей его как сына.

– Это мы знаем по двум книгам романа. Впереди у нас – третья книга, где Лёшик, повзрослевший, пройдя через немыслимый удар судьбы, просто вписывается в контекст своей трудной генетической конструкции. Ну а то, что в определенные моменты жизни общение с собственными детьми может оказаться «токсичным» – так это случается, правда?

– Можно ли выправить судьбу?

– Это не ко мне. Я заведую литературными героями, но никак не судьбами реальных людей. И будучи человеком впечатлительным и верящим в судьбу, не стала бы соваться со своими мнениями и советами в эти тонкие материи.

– То, что за преступлением следует наказание, всем понятно. В расплату верят даже тогда, когда она не происходит в настоящем. А вот действует ли противоположная закономерность: подвиг и, как следствие, – награда?

– Увы. Если бы все было так просто, то равновесие нашего мира не нарушалось бы так явно. Скорее, это мы сами верим в наказание зла, в торжество добра… Жизнь, или судьба, или Бог как-то иначе расставляют акценты, и всем нам приходилось наблюдать самые разные расклады: и торжество зла, и унижение добра. Жизнь вообще не укладывается ни в какие рамки, а иначе писателям просто нечего было бы делать, и тогда книги мог бы писать (страшно подумать!) компьютер.

– Есть ли у Вас секреты в компоновке конфликтов? Еще не разрешился один – следует завязка второго. Поделитесь секретами мастерства, пожалуйста.

– Хм… боюсь, ни один писатель не станет делиться наработанными жизнью приемами. Не представляю столь широкой натуры. Это очень личное, а главное – для другого автора бесполезное знание. Все равно каждый пишет, как он дышит. Но я бы сказала так: представьте себе, что вам надо заплести косу. Простая вещь. Но для этого понадобятся три длинных равных по толщине и длине пряди, и одна будет пересекать другую и вплетаться в третью. Плетение сюжета похоже на это незамысловатое занятие. Тут тоже – ритмы и соразмерность. Но существуют еще и над-сюжетные задачи. И тут иногда происходят удивительные вещи. Иногда очень трагические музыкальные произведения написаны в мажорной тональности. И бывает, вам необходимо написать чрезвычайно трагическую, смертельную сцену. И вы ищите… смешной диалог. Пишете. Нет! Недостаточно смешно. Вычеркиваете. Находите другую реплику. Помилуйте: герой лежит чуть ли не на смертном одре, к чему вам, автору, эти дешевые хохмы? Отвечаю: необходимы, ибо основа искусства – владение контрастами. И когда в самый трагический момент звучит некогда кем-то произнесенная очень смешная реплика, в груди читателя лопается нарыв, и слезы – благодарные читательские слезы, льются рекой.
Что касается конфликтов и ритмов их чередования: это пропорции целого и частностей. Вы не можете в огромном романе долго ехать на каком-то конфликте. Сегодня с утра читатель начитался в фейсбуке до хрена этих конфликтов – живых, настоящих, офигенных! Ты конкурируешь с чем угодно: с мобилой, с интернетом, с фейсбуком, с инстаграмом. Ну и посмотрим на тебя – как ты сможешь удержать мое внимание. А заодно, кстати, и свое собственное.
– Все элементы структуры важны. Но, пожалуй, начало и финал играют одну из самых значимых ролей в романе. Если первый абзац не захватывает внимания, вероятность, что у автора найдется еще время для того, чтобы завладеть читателем, близка к нулю. «Наполеонов обоз» начинается так:
«Две любимые песни есть у Изюма: про чёрного ворона и про сизого голубка. Да их каждый знает: «Си-и-изый лети-и голубо-о-о-к, в небо лети голубо-о-е… Ах, если б крылья мне тоже пожаловал бог, я-а б уле-тел за тобо-ою…»
А про ворона иносказательно так: «А ну-ка, парень, подними повыше ворот, подними повыше ворот и держись! Чёрный ворон, чёрный ворон, чёрный ворон переехал мою маленькую жизнь».
Дина, какие мотивы связаны с этой «занятной орнитологией»?

– О, ну это – целая буря мотивов: основных и побочных, вроде разговоров о птицах, наблюдений за птицами, помимо того, что, как выясняется, «мама знала о птицах очень много», так как бабушка, которая возила ее по поездам в голодное ужасное время. Была вообще-то профессором-орнитологом… И так далее. Если говорить об Изюме, который стоит и потрясенно смотрит – в финале книги – на то, как герой вырывается при попытке его арестовать и бежит, бежит к барьеру второго этажа стоянки в аэропорту, легко, будто собирается вылететь наружу… Смотрит и думает: «А ну-ка, парень, подними повыше ворот…». Понимаете, там, в этом романе выстроена целая оросительная система визуализации образов и тем. Объяснить и расчленить это невозможно. Нужно просто прочитать роман от начала до конца.

Беседу вела Ольга Аминова