Зачарованная и беспокойная жизнь Тома Стоппарда

В 2007 году драматург Том Стоппард приехал в Москву, чтобы наблюдать за постановкой своей трилогии: «Путешествие», «Кораблекрушение» и «Выброшенные на берег» – известной как «Берег Утопии» . Трилогия была впервые поставлена в 2002 году в Лондоне и переехала в «Линкольн Центр» в 2006-м. Теперь она, в каком-то смысле, возвращалась домой. Большинство персонажей, хоть и вынуждены были уехать, родом из России (немец Карл Маркс – немаловажное, но все же исключение), и они впервые должны были заговорить по-русски. Неизменно учтивый, он все же хотел присутствовать на репетициях, чтобы помогать одобрением и советом. И то, и другое передавалось через переводчика, так как по-русски Стоппард не говорит. Однажды за обедом ему подали кусочки непонятного мяса, и Стоппард поинтересовался, что это. «Это, – ответил кто-то, силясь подобрать верное слово, – это language».

Конечно, на обед в тот день был не грамматический язык (language), а говяжий (tongue), но сам анекдот – один из сотен, которые Гермиона Ли рассказывает в новой биографии «Том Стоппард: Жизнь» – так прекрасен, что и нарочно не придумаешь. Если кто-то из писателей и должен был услышать в свой адрес настолько очаровательную ошибку, то именно Стоппард. Также и на премьере его «Травести» в 1974 году: откуда ему было знать, что симпатичный парень, с которым он так отлично болтал, не французский переводчик, а сам Рудольф Нуреев? И не разобрать: то ли натура Стоппарда такова, что притягивает типично «стоппардианские» события, то ли в его пересказе любое событие приобретает характерный блеск. В книге Ли он предстает магнетической личностью, вокруг которой постоянно роятся и толпятся люди, которая притягивает счастливые случайности, неожиданные встречи, новые влюбленности и все блага мира, как металлические стружки. Как сказал кто-то из его друзей, он «очень хорошо поддается обожанию». Коллега Стоппарда, драматург Саймон Грей тоже высказался по этому поводу:

Главное достижение Тома в том, что ему не в чем позавидовать, не считая, возможно, его внешности, таланта, денег и удачи. Столько поводов для зависти, а ему никто не завидует – это ли не повод для зависти, если задуматься.

Это «возможно» – очень ценное уточнение. Подарки судьбы получают многие, часто менее достойные, чем Стоппард, не располагающие и долей его очарования. Что действительно отличает его, так это необычайная дотошность, с которой он изучает принципы действия судьбы: как будто это его моральный долг – с легчайшим налетом чувства вины – понять, почему из всех людей именно ему так повезло.

И дело здесь даже не в том, что летом 1964 года Стоппард в компании других англоязычных авторов получил стипендию Фонда Форда и отправился жить и (если получится) творить в Западном Берлине; и не в том, что там он упорно работал над неким произведением, озаглавленным «Розенкранц и Гильденстерн при дворе короля Лира»; и не в том, что обновленная и существенно обезлиренная версия этого произведения была поставлена Оксфордским театром на Эдинбургском фестивале в 1966 году; и не в том, что Кеннет Тайнен, которым Стоппард восхищался, тогдашний бог Королевского национального театра написал об этой постановке восторженную рецензию; и не в том, что с благословения и под чутким руководством Тайнена и Лоренса Оливье премьера «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» состоялась в Национальном театре в 1967 году; и не в том, что автор пьесы, которому не исполнилось еще тридцати, был немедленно вознесен на пьедестал, чтобы никогда оттуда не сходить; дело в том, что пьеса начинается с игры в орлянку – как будто сама удивляется, что после такой долгой и тяжелой беременности все-таки родилась и выжила. «Орел, – снова и снова объявляет Розенкранц. – Орел. Орел. Орел». История упорна.

Мы не соврем, если скажем, что Том Стоппард родился в городе Злин, в Моравии, но это и не совсем так. Когда речь идет о Стоппарде, все всегда не совсем так. При рождении, 3 июля 1937 года, он был назван Томашем Штраусслером – второй сын в семье чешских евреев Евжена Штраусслера и Марты Бековой. Злин и сегодня Злин, но с 1948 по 1990 назывался Готвальдов, в честь Клемента Готвальда, коммуниста, пьяницы и сифилитика, который руководил страной с 1948 по 1953 годы и изгонял неугодных, чтобы выслужиться перед Советами. Кроме того, есть Моравия, которая встретила XX век в составе Австро-Венгерской империи, а проводила – в составе Чешской республики. Как пишет Ли: «Все имена поменялись».

В те времена градообразующим предприятием Злина была обувная фабрика «Батя», Евжен работал там доктором. В апреле 1939 года в Чехословакию вошли немецкие войска, и Штраусслеры вместе с другими евреями были вынуждены бежать. Штраусслеры и их соседи Геллерты выбирали из двух направлений: Сингапур или Кения. Орел или решка? Томаш и его семья отправились в Сингапур, «вероятно, через Венгрию и Югославию, а затем – Геную», – пишет Ли. Когда в начале 1942 Сингапур атаковали японские войска, Марте с двумя сыновьями удалось попасть на переполненный корабль, который доставил их в Коломбо, в нынешнюю Шри-Ланку. Там они пересели на другой корабль, Марта считала, что он направляется в Австралию. Оказалось – в Индию. В неразберихе военного времени (и не только военного, мог бы поправить взрослый Стоппард) жизнь могла круто измениться из-за небольшого недопонимания. В книге Ли очень кстати пришлась бы карта – в дополнение к генеалогическому древу, которое она составила, – хотя не исключено, что линия их перемещений оказалась бы слишком тонкой. Со временем, как принято считать, воспоминания тускнеют.

Мальчики Штраусслер больше никогда не видели своего отца. Десятки лет спустя Стоппард узнал, что Евжен, вероятно, находился на корабле, который затонул близ Суматры. Марта с сыновьями – живой пример матери-защитницы, которая приспосабливается к обстоятельствам с той же энергией, с какой переживает из-за них – сошла на берег в городе, который в те времена назывался Бомбеем. По словам Ли, «в следующие четыре года семья переезжала в разные части Индии шесть или семь раз». Каждый, кому в детстве приходилось кочевать, вне зависимости от причины, знает, что призрак странствий не исчезает (если что-то вообще исчезает) и в зрелые годы, и остается столь же пугающим и беспокойным. Именно поэтому действие стоппардовской «Индийской туши» 1995 года разворачивается одновременно и в тридцатых, и в настоящем. Время – старое зеркало, и мы появляемся на его поверхности только чтобы исчезнуть.

Читателей, возможно, это удивит, но для Стоппарда Индия стала «потерянной землей непрерывного счастья». Высшей точкой этой земли (в том числе и буквально, с видом на Гималаи) был непрестанно бурлящий многонациональный Дарджилинг. Стоппард вспоминает, что его просто заворожили американские войска, проходившие через город; как знать, не это ли воспоминание отразилось в сценарии «Империи солнца» (1987), адаптации романа Джеймса Балларда , в том восхищении, которое охватывает юного героя при встрече с американцами в лагере военнопленных. Мать Стоппарда тем временем старалась обеспечить будущее своих сыновей. Не сказав им ни слова, «25 ноября 1945 года она села на поезд и проехала за день 600 километров, чтобы в Церкви Святого Андрея в Калькутте обвенчаться с майором Стоппардом».

В некотором смысле, это самая удивительная фраза во всей книге Ли: она без лишних эмоций фиксирует, на что люди готовы пойти, чтобы прекратить хаос. Война уже закончилась; майор Стоппард был британским офицером, с которым Марту познакомили в отеле «Эверест», когда он был в отпуске в Дарджилинге; его предложение означало спокойствие и мир. Так в последней главе их одиссеи Штраусслеры превратились в Стоппардов, сели на корабль, направлявшийся в Англию, и тем запустили процесс превращения Томаша в совершенно английского Тома, щедрого мастера неродного для него языка.

В таком контексте неудивительно, что пьесы Стоппарда пробуждают в зрителях беспокойство, тоску по надежной гавани; да что там пьесы, иногда достаточно просто взглянуть на заголовки: «Найденная земля» («New-Found-Land», 1976), «Жирно зачеркнуто» («Rough Crossing», 1984), действие которой разворачивается по большей части на борту корабля, не говоря уже о «Береге Утопии». «Влюбленный Шекспир», сценарий которого в 1998 году принес Стоппарду и его соавтору Марку Норману «Оскар», заканчивается тем, что героиня Гвинет Пэлтроу, пережив кораблекрушение, решительно идет по песчаному берегу в Новый Свет. Даже наше последнее путешествие не осталось без внимания и мрачноватой иронии: в начале «Изобретения любви» , пьесы 1997 года о поэте и ученом Альфреде Хаусмане , герой готовится к переправе через Стикс. Он счастлив отправиться en voyage, в путешествие, и говорит: «Выходит, я умер. Отлично».

Грэм Грин как-то сказал Джону ле Карре (одна странствующая душа исповедующаяся другой), что детство – кредитный баланс писателя; если так, Стоппард был настоящим богачом уже в возрасте восьми лет, когда он наконец осел в Англии. Его с братом Питером отправили в закрытую школу, где ему скоро привили основополагающие традиции его новой страны: крикет, рыбалку нахлыстом и светские манеры, надежно скрывающие самые сильные и глубокие чувства. Ли сообщает, что у Стоппардов «почти не говорили о прошлом; в семье не принято было выражать чувства или делиться секретами». Для писателя подобная замкнутость едва ли стала проблемой: по-настоящему ценные переживания бережно накапливались, наращивали стоимость и ждали часа, когда их можно будет обналичить.

Подростковые годы Стоппарда в пересказе Ли проносятся в один миг: прежде чем мы успеваем понять, что они наступили, он в семнадцать лет заканчивает школу и отправляется искать свое место в мире. Он никогда не учился в университете – выдающееся упущение, которое роднит его сразу и с Шекспиром , и с Шоу и становится залогом постоянной интеллектуальной жажды, которую нельзя не то что утолить, но даже ослабить. Вместо этого Стоппард стал журналистом – устроился в Бристоле в газету «Вестерн Дэйли Пресс» (и даже неумение водить не помешало ему некоторое время поработать разъездным корреспондентом), а затем – в «Ивнинг Ворлд», где среди коллег «ходили слухи, что он пьет вино». Он часто бывал в бристольском «Олд Вике», одном из самых легендарных региональных театров Британии, и там познакомился с Питером О’Тулом, чья ослепительная звезда еще только разгоралась. Стоппард снова и снова смотрел на О’Тула в роли Гамлета, видел его в Стратфорде в «Укрощении строптивой» , «Троиле и Крессиде» , «Венецианском купце» и, совершенно околдованный, писал домой Марте: «Я хочу быть знаменитым!»

Думал ли он тогда, что ему это удастся? На его пути к успеху были не самые удачные попытки писать прозу, среди них – безумный роман «Лорд Малквист и мистер Мун» . Было множество псевдонимов: Бреннус, Уильям Бут (позаимствованный у Ивлина Во ) и несколько приоткрывающий настоящую личность автора Томик Штраусслер. Были пьесы для радио и телевидения, некоторые из них подписанные Бутом и Муном. (С легким сердцем называя своих героев Хаунд, Догг или Боун – именами, по которым человека можно легко спутать с вещью: собакой, костью или ботинком – Стоппард как бы намекает, что ему интересен не только интеллектуальный, но и самый простой юмор.) Была первая поездка в Нью-Йорк, где он познакомился с режиссером Мелом Бруксом. Был переезд в Лондон. И всегда были сигареты, которые он выкуривает за три затяжки – трубы стоппардовского завода, верный знак того, что очередной текст запущен в производство. Как пишет Ли:

Он даже срезал со спичечного коробка шкурку и приклеил на письменный стол, чтобы не приходилось класть ручку и можно было зажечь сигарету, не отрываясь от письма.

Следующее действие начинается с премьеры «Розенкранца» в Лондоне, на странице 128. До конца остается еще более шестисот двадцати страниц. Можно сказать, что основная драма книги «Том Стоппард: Жизнь» заканчивается до того, как появляются собственно драмы: до акробатически-философских «Прыгунов» («Jumpers», 1972), до «Травести», до «Дня и ночи» (1978), до «Отражений, или Истинного» (1982), до шпионизированного «Хапгуд» («Hapgood», 1988), до «Аркадии» (1993) – шедевра Стоппарда об отголосках рая, который мы не столько потеряли, сколько с курьезной серьезностью пытаемся воссоздать. После неурядиц и скитаний его детства, после опрометчивых решений юности успех, когда он наконец приходит, кажется каким-то скучноватым – как мирное время иногда кажется пресным после войны.

На своем пути Ли ведет нас через каждую пьесу, важную или незначительную, дотошно описывая историю создания, сюжет, постановку, кастинг, рецензии, повторные постановки в других театрах и, конечно, художественную ценность Смогут ли ее читатели проявить такое же упорство – вопрос открытый; с другой стороны, никогда заранее не знаешь, какая мелочь обратит на себя внимание в потоке воспоминаний. Например, после первой постановки «Аркадии» публика с восторгом приняла Руфуса Сьюэлла в роли привлекательного и немного байронического преподавателя; но что бы они сказали, узнав, что на эту роль пробовались Рэйф Файнс и Хью Грант? Не менее очарователен совет, который Стоппард дал Гленн Клоуз и Джереми Айронсу, исполнившим главные роли в бродвейской постановке «Отражений, или Истинного» режиссера Майка Николса: «Если вы вдруг забудете текст, просто смотрите друг другу в глаза, тоните в них».

Любопытная реплика, особенно потому, что звучит она совсем не по-стоппардиански. Для армии его фанатов и его ненавистников Стоппард – главнокомандующий разумом, после его пьес вы возвращаетесь в реальность с приятным головокружением. (На одном из дневных спектаклей «Травести» актер неожиданно воскликнул, обращаясь к зрителям в зале: «Ну же, не отставайте!») Одна из задач Ли – показать, что такое ограниченное восприятие не может быть достаточным. В этом она права: Стоппард не Железный Дровосек и не Страшила Мудрый, и сводить эмоциональное воздействие «Отражений» к небывалой эмоциональной встряске, как делают некоторые критики, – значит сознательно игнорировать сердечную боль и мучения, предшествовавшие событиям пьесы. Когда я подростком впервые увидел «Розенкранца», меня потрясла не изобретательная игра слов и не выходки героев, а ускользающее ощущение хрупкости мира – «некоторая коричневатость в конце дня», как говорит один из героев. Похоже, автор пьесы все-таки искренне грустный шут Фесте из более поздней «Двенадцатой ночи» , а не гамлетовский придворный Озрик, который только притворяется печальным.

<Мы> сжигаем мосты, по которым сюда мчимся, не имея других доказательств своего движения, кроме воспоминаний о запахе дыма и предположения, что он вызывал слезы.
(Пер. Иосифа Бродского)

Это говорит Гильденстерн, обращаясь к весьма заезженной метафоре. Зачем бы? Он так рисуется? Нет, он усиливает ощущение осеннего угасания, овеществляет предчувствие смерти, заложенное в названии. У Стоппарда, как в греческих трагедиях, смерть обычно остается за сценой, и это парадоксально делает ее более реальной. Я помню, как у всех зрителей перехватило дыхание, когда в конце «Аркадии» нам между делом сообщили, что Томасина – одна из главных героинь, заряженная жизнью, как электричеством, – погибла в пожаре в 1812 году накануне своего семнадцатилетия. Где-то в вымышленном прошлом погасла вымышленная искра – а нам показалось, что это нас убили.

Пьесы опутаны и другими горестями. «Прыгуны» – это история философа по имени Мур, и Стоппард, работая над ней, основательно изучил труды Рассела , Витгенштейна , Джорджа Эдварда Мура (герой пьесы – другой Мур) и «Венского кружка», работавшего в парадигме логического позитивизма. На сцене, однако же, мы видим, как муж, увлеченный псевдонаучным пустословием, трагически отдаляется от жены – логический негативизм, который любви, как и прочим привязанностям, слишком уж свойственен. Ли проницательно отмечает, что премьера «Прыгунов» состоялась на третий день после развода Стоппарда с первой женой, Джоз Ингл. Оба сына остались со Стоппардом, а один из них позднее назвал Ингл «алкоголичкой с шизофренией». Об этом периоде своей жизни Стоппард писал брату с непривычной прямотой: «Я больше не мог так жить». Это жестокость или величие со стороны художника: продолжать сочинять свои заумные шутки, когда жизнь повода для шуток уж точно не дает, да еще и вплетать в них свои переживания? Или это что-то совсем другое, вопрос чести или даже смелости – оставаться, как сказал Генри Джеймс , «одним из тех, для кого всякий опыт полезен»?

После такого тяжелого периода, сообщает Ли, в начале 1970-х для Стоппарда настали более светлые и спокойные времена. В 1972 он женился на Мирииам Стерн – ведущей программ о науке и медицине, таких популярных, что ей несложно было затмить своего мужа. (Вдвойне забавно, что она была ярой противницей курения.) Брак продлился двадцать лет. Их расписания были настолько загружены делами в разных частях света, что иногда они специально покупали билеты на один Конкорд, чтобы провести время вместе – причудливое сверхзвуковое повторение детских странствий Стоппарда. В 1968 году в пьесе «Настоящий инспектор Хаунд» («The Real Inspector Hound»), пародии на сельский детектив, дворецкий, снимая трубку, изрекал: «Добрый день, это гостиная загородной резиденции леди Малдун прекрасным весенним утром», – а теперь у Стоппарда появилась собственная загородная резиденция. Он не мог не оценить иронию.

Награды и признания полились на Стоппарда золотым дождем. Поток благодеяний, завершивший превращение в настоящего англичанина – или, как он скромно, словно наговаривая на себя, уточняет, «поддельного англичанина», – увенчался присуждением рыцарского звания. В 2014 году Стоппард женился на Сабрине Гиннесс. («Мы думали, что неплохо общаемся, пока не встретили Сабрину», – прокомментировал один из членов Британской королевской семьи. По крайней мере, так говорят.) Ли, дрожа от нетерпения, сопровождает нас на свадьбу, весьма похожую на финал пьесы:

Флористы пять дней трудились над оформлением, трехъярусный торт был украшен живыми цветами, повсюду рассыпали лепестки роз, в доме установили шатер, светило солнце.

Если вы любите подробности, эта книга для вас. Я даже не подозревал, что Стоппард с трудом выносит музыку; если ему нужно присутствовать в опере, он берет с собой мятные конфетки, чтобы не уснуть. И при этом, когда ему предложили поработать над либретто для «Любви к трем апельсинам» Прокофьева и подправить английский перевод, чтобы он лучше попадал в музыку, Стоппард согласился моментально, «через пять секунд после предложения», по словам режиссера. Мне также было интересно узнать, что автора «Прыгунов», сюжет которых крутится вокруг басни о зайце и черепахе, однажды обязали пройти курс по соблюдению скоростного режима.

Но так ли необходимо было полное описание дома, который Стоппард и Мириам купили в 1972 году: «поднявшись по широкой лестнице, вы попадаете в основную спальню с балконом, отдельной ванной комнатой и гардеробной», – и прочее в таком же духе? Или перечисление звучных и весомых имен? Мы невидимо присутствуем на ежегодных светских праздниках, которые проводит и лично оплачивает Стоппард, в идиллическом лондонском саду, и волей-неволей натыкаемся там на Мика Джаггера, Пола Саймона, Харрисона Форда, Альфреда Бренделя, Кита Ричардса и герцогиню Девонширскую (кажется, что последние двое как-то близко связаны). Нас обильно потчуют выдержками из благодарственных писем, вопрошающих, например: «Как вы думаете, в раю столь же прекрасно?» На одной из таких неземных вечеринок в 2013 году Стоппард и предложил Ли написать историю его жизни.

Ли далеко не первый биограф, полностью плененный обаянием своего героя, погребенный под толщей собранной информации и вынужденный признать, что, несмотря на все усилия, многое от нее ускользнуло. Более серьезная проблема «Жизни» в том, что с редакторской точки зрения, это форменный бардак. Взять, например, одну из любимых цитат Стоппарда из пьесы Джеймса Сондерса: «У всего на свете есть … общее скрытое свойство, которое можно назвать печалью». Я был тронут, прочитав эти слова на странице 185, но на странице 361 они тронули меня гораздо меньше. На странице 730 я остался к ним совершенно безразличен. Тоже самое случилось с цитатой Тургенева – родственной души Стоппарда: ее эффект отнюдь не усилился от четырехкратного повторения. Так ли ужасно, что книга переполнена подобными ляпами? Да, потому что они глубоко противны природе ее героя. Врожденное стремление к точности заставляет Стоппарда вежливо, но настойчиво поправлять актеров, репетирующих его пьесы; Хаусман в «Изобретении любви» утверждает, что «правда и ложь скрыты в каждой запятой».

И все же внимательный читатель найдет в этой объемистой биографии не только бесформенную груду фактов, но своеобразную силу. Сила эта преимущественно политического свойства, и здесь на первый план выходит не Стоппард мастер социальных взаимодействий, не Стоппард представитель элиты, не Стоппард жених, не Стоппард заботливый отец четверых сыновей, даже не Стоппард отшельник, который (как всякий писатель) был бы счастлив жить в окружении не людей, а книг. Нет, самый стойкий Стоппард – это моралист, который во все времена не мог равнодушно наблюдать, как ограничивают свободу. Основной фокус его интереса не мелочи вроде борьбы британских партий: он восхищался Маргарет Тэтчер, но это не мешало ему последовательно голосовать за консерваторов, лейбористов, «зеленых» и либеральных демократов. Он скорее выступает гражданином Холодной войны, наблюдая из своего уютного гнездышка в стране, где можно свободно высказываться и публиковаться, за странами менее благополучными, где другие определяют, что ты будешь говорить, а неправильная идея, услышанная правильным человеком, вполне может отправить тебя в тюрьму.

Здесь мы узнаем об «отвращении», которое вызвали у Стоппарда протестные движения 1968 года на демократическом Западе: он не мог понять резких нападок на систему, которая, при всех своих недостатках, предоставила надежное убежище ребенку-иммигранту. Мы читаем о его дружбе с Вацлавом Гавелом и о поездках в Советский Союз и его родную Чехословакию, благодаря которым в 1977 году появились резкие «До-ре-ми-фа-соль-ля-си-Ты-свободы-попроси», пьеса, действие которой разворачивается в советской психиатрической больнице, где «лечат» от диссидентства, и «Тактический фол» («Professional Foul»), телефильм, в котором самодовольный английский профессор этики отправляется в Прагу и сталкивается с принципиальной неэтичностью тоталитарного государства. В 2020 году внимание мировой общественности резко переключилось на Беларусь, но Стоппард замечал ее и раньше. В 2005 году он был в Минске и предлагал помощь театральной труппе, которая столкнулась с трудностями на почве идеологии; вернувшись в Англию, он присоединился к активным протестам против белорусского режима. На одном из комитетских собраний, пытаясь успокоить разгорающийся спор, он предложил «соревноваться в великодушии».

Его бы устами. Политический шум – что в Британии, что в Америке, что в Европе, хоть восточной, хоть западной – сегодня настолько невеликодушен, что призывающий к умеренности голос Стоппарда едва ли будет услышан; и кажется, ему все труднее благородно настаивать, что «искусство не должно впечатлять только потому, что оно говорит о политике». Его политическая установка – баланс, а его главная тема, в полном соответствии с его стремлением прощать, – человеческий фактор – грубейшая, безумнейшая и распространеннейшая тавтология из всех возможных. «Он не испытывает ни к кому враждебности, – рассказывает Майк Николс, – он никогда не смеется над людьми, а только вместе с ними». Николс описывает Стоппарда как «единственного из всех известных мне писателей, кто полностью счастлив».

Возможно ли такое? Не будет ли счастливый писатель сродни моряку, отправившемуся в кругосветное путешествие и обреченному постоянно удаляться от берега? Судя по «Проблеме» (2015), тягучей пьесе о сознании и искусственном интеллекте, Стоппард отлично разбирается в прелестях жизни онлайн: огромном цирке, в котором сострадание считается устаревшим и приравнивается к соучастию в чем-то постыдном, в котором личная жизнь выставляется напоказ, часто с нашего же одобрения, в котором наши слова могут попасть под цензуру. Все, что вы хотели знать о свободе слова.

Заключительный акт «Жизни» вполне резонно посвящен в основном последней на данный момент пьесе «Леопольдштадт». (Уточнение про момент – намеренное, Стоппард говорит, что «не планирует прекращать думать».) Премьера состоялась в Лондоне в феврале 2020 года, но спектакли прекратились всего месяц спустя из-за начала пандемии; будем надеяться, что после снятия ограничений постановка доберется до Нью-Йорка. Как многие из тех, кому посчастливилось увидеть ее, я в полной мере ощутил ее парадокс: как произведение может быть одновременно настолько наполненным и настолько опустошенным? Единственная декорация – просторная комната в доме венских евреев Мерцев; действие открывается рождением XX века – ребенок водружает на вершину елки Звезду Давида – и продолжается в 1924, 1938 и 1955 годах; ассимиляция сменяется изгнанием и уничтожением.

Ли видит истоки пьесы в 1993 году: кузина, гостившая у Стоппарда, сообщила ему, что по происхождению он еврей – он был поражен, а она не могла поверить, что он не знал этого раньше. Позже он сознался в «намеренном неведении» своих корней: мать воспитывала его примерным англиканским школьником и вообще не поднимала эту тему. Как многие выжившие из ее поколения, она предпочла утешение новой легкой жизни историческому прошлому, неподъемно тяжелому и трагичному. Ее отношение, по словам ли, сводилось к: «Сейчас мы здесь, а это все было раньше», – и Стоппард долгое время придерживался этой же точки зрения.

И как же иронично, что признание ему принесли работы, в которых «сейчас» и «раньше» ходят под руку, его лучшие пьесы – танец под музыку времени. Он как никто понимает, что самые незначительные события (попадание или непопадание на борт корабля, плывущего в Индию или в Англию, подбрасывание монетки в ожидании принца Гамлета) могут на поверку оказаться вопросами жизни и смерти. Все дороги в истории Тома Стоппарда вели в «Леопольдштадт», к последнему диалогу перед затемнением между молодым англичанином Лео, чья мать, по его словам, «не хотела, чтобы у меня роду были евреи, если Гитлер победит», и его американской родственницей Розой. Он зачитывает имена родных, а она говорит, где и как они пропали:

– Белла.
– Освенцим.
– Гермина.
– Освенцим.
– Хайни.
– Освенцим.

Решка, решка, решка.

Энтони Лэйн (Anthony Lane)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ