Маргарет Этвуд: «"Рассказ служанки" не отпускает меня»

Есть книги, которые не отпускают читателя; есть те, которые преследуют автора. «Рассказ служанки» делает и то, и другое. С момента своей первой публикации в 1985 году роман не переставал издаваться; по всему миру было продано несколько миллионов экземпляров, книга выдержала поразительное количество переводов и переизданий. На нее часто ссылаются те, кто пишет о политических сдвигах в сторону контроля над женщинами, особенно над всем, что связано с их телами и репродуктивной функцией. Фразы «как будто бы со страниц "Рассказа служанки"» или «еще чуть-чуть, и "Рассказ служанки" станет явью» стали расхожими. Роман изымали из школьных библиотек, а в интернете появлялись странные блоги, в которых описанные в романе репрессии против женщин обсуждались как полезные советы. Люди – не только женщины, но и мужчины – присылали мне фотографии татуировок у себя на теле с цитатами из «Р.С.», среди которых чаще всего встречаются «Nolite te bastardes carborundorum» (Не дай ублюдкам тебя сломать (лат.)) и «Есть вопросы?» Книга имеет несколько драматических воплощений, среди которых – художественный фильм и опера. В костюмы служанок наряжаются тусовщицы на Хэллоуин и участницы протестных маршей – в этих двух способах применения костюмов из книги отражается её двойственность. Что это: развлечение или грозное политическое пророчество? А может быть и то, и другое? Ничего из этого я не предвидела, когда писала книгу.

Я начала работу над ней почти 30 лет назад, весной 1984 года, живя в Западном Берлине, на тот момент все еще окруженном стеной. Поначалу книга называлась не «Рассказ служанки», она называлась «Фредова», но я отметила в своем дневнике, что поменяла её название 3 января 1985, написав почти 150 страниц.

Однако, кроме этого мне рассказать практически нечего. В моём дневнике – обычные писательские стенания, как то: «Я снова сажусь писать после долгого перерыва; я трушу или начинаю размышлять об ужасах публикации и о том, в чем меня станут обвинять рецензенты». Есть записи касательно погоды, дождь и гроза удостаиваются отдельных упоминаний. Я веду летопись находкам грибов-дождевиков (которые меня необычайно радуют), званым ужинам с перечислением тех, кто на них присутствовал, и того, что подавалось к столу, болезням – моим собственным и окружающих – и смертям друзей. Я пишу о прочитанных книгах, произнесенных речах, совершенных поездках. Я веду подсчет страниц – я имела привычку записывать в дневнике, сколько страниц романа я написала, это был способ заставить себя работать быстрее. Но о самой книге, ее композиции или проблематике, там нет ничего. Возможно, это связано с тем, что, как мне казалось, я знала, в каком направлении движется книга, и не видела необходимости задавать себе вопросы на эту тему.

Я помню, что писала от руки, затем приводила свои записи в удобочитаемый вид с помощью печатной машинки, затем снова чёркала от руки на отпечатанных страницах, потом отдавала все это перепечатывать профессиональной машинистке – персональные компьютеры в 1985 году еще были в поре своего младенчества. Вижу, что уехала из Берлина в июне 1984, вернулась в Канаду, где писала всю осень, затем, в начале 1985-го, провела четыре месяца в Таскалусе, штат Алабама, где у меня была должность научного руководителя в программе MFA (Master of Fine Arts, подготовка студентов к получению степени магистра искусств – прим. пер.). Там я закончила книгу; первой, кто её прочел, была моя коллега-писательница Валери Мартин, которая тоже была там в это время. Я помню, она сказала: «Думаю, в этом кое-что есть». Сама же она припоминает в своей реакции больше энтузиазма.

С 12 сентября 1984 года по июнь 85-го в моем дневнике пусто, нет никаких заметок – даже ни единого гриба-дождевика, – но, судя по отметкам о количестве написанных страниц, я писала с бешеной скоростью. За 10 июня стоит неразборчивая запись: «На прошлой неделе закончила редактировать "Рассказ служанки"». Вычитка макетов страниц была закончена к 19 августа. Книга вышла в Канаде осенью 1985 года, вызвав озадаченные, а иногда встревоженные отклики: возможно ли, чтобы такое случилось здесь? – но в дневнике нет с моей стороны никаких комментариев по этому поводу. В записи от 16 ноября я нахожу еще одну характерную писательскую жалобу: «Я чувствую себя совершенно опустошенной, высосанной досуха». А дальше я прибавила: «Но способной функционировать».

В Великобритании и в США книга вышла в феврале 1986-го. В Англии, которая несколько веков назад пережила исторический эпизод с Оливером Кромвелем и где ни у кого нет желания его повторять, реакция была примерно такой: «Отличная байка». А вот в США, даже несмотря на пренебрежительную рецензию в Нью-Йорк Таймс за авторством Мэри Маккарти, реагировали скорее так: «Сколько нам еще осталось?»

Книги о будущем всегда строятся на допущении «а что, если…» В «Рассказе служанки» таких допущений несколько. Например: что, если бы в США вы захотели захватить власть и упразднить либеральную демократию, установив диктатуру – как вы стали бы действовать? Какова была бы ваша легенда? Она ни в какой форме не напоминала бы идеи коммунизма или социализма – ведь здесь они были бы слишком непопулярны. Вы могли бы говорить, что действуете во имя демократии, и уничтожить либеральную демократию под этим прикрытием – это не кажется таким уж невозможным, хотя в 1985 году я не считала, что такое и в самом деле может произойти.

Если в государстве возникает радикальная форма правления, она никогда не строится без опоры на что-то, что уже было присуще этой нации прежде. Так, в Китае на смену государственной бюрократии пришла подобная же государственная бюрократия под другим именем, в СССР вместо внушавшей страх тайной имперской полиции возникла еще более страшная тайная полиция – и так далее. Глубоко в основании США, размышляла я, лежат не сравнительно новые, возникшие в 18 веке под влиянием идей Просвещения, конструкции республики, с рассуждениями о равенстве людей и с отделением церкви от государства, а суровая теократия пуританской Новой Англии 17 века с присущим ей открытым предубеждением против женщин. И нужен лишь период социальной нестабильности и хаоса, чтобы это дало о себе знать.

Как и любая теократия, эта оперировала бы излюбленным набором цитат из Библии в оправдание своих действий и при этом сильно тяготела бы к Ветхому завету, а не к Новому. Поскольку правящие классы всегда следят за тем, чтобы им доставалось все самое редкое и ценное из того, что желанно для всех, и поскольку одной из исходных посылок романа является то, что на индустриальном западе рождаемость оказалась под угрозой, одним из редких и желанных благ окажутся способные к зачатию женщины (которые всегда так или иначе входили в список того, что ценится человечеством), а также возможность контроля над рождаемостью. Кто получит право иметь детей, кому достанутся эти дети, кто будет их воспитывать и на кого ляжет вина, если что-то с детьми пойдет не так? Подобные вопросы занимают человечество уже очень давно.

Такой режим неминуемо вызовет сопротивление, возникнет подполье и даже подпольные железные дороги. Из сегодняшнего дня, учитывая технологии 21 века, которые можно использовать для слежения и социального контроля, они выглядят, пожалуй, слишком просто – ведь командование Галаада уж точно позаботилось бы о том, чтобы избавиться от квакеров, как это сделали их предшественники-пуритане в 17 веке.

Я руководствовалась таким правилом: в книгу не войдет ничто, чему не было бы прецедентов в истории, чего не делали бы прежде человеческие существа в том или ином месте в то или иное время или для чего не существовало бы уже готовой технологии. Я не хотела, чтобы меня обвинили в темных, извращенных фантазиях или в искаженном изображении того, на какое прискорбное поведение способно человечество. Казни через повешение, инициированные группой людей, разрывание человеческих существ на части, принуждение к вынашиванию детей с последующим их изъятием, похищение детей режимом, когда дети отдаются на воспитание его высокопоставленным функционерам, одежда, одинаковая для всех членов касты или класса, запрет на грамотность, лишение права собственности – у всего этого есть прецеденты, многие из которых можно найти не в других религиозных традициях и культурах, а именно в западном обществе, в собственно «христианской» традиции. (Я беру слово «христианская» в кавычки, потому что думаю, что многое из того, чему учила и что делала церковь за две тысячи лет своего существования в качестве общественной и политической организации, вызвало бы ужас и возмущение того, чьё имя она носит.)

«Рассказ служанки» часто называют «феминистической антиутопией», но, строго говоря, определение это не совсем точное. В чистой и беспримесной феминистической антиутопии все персонажи-мужчины обладали бы большими правами, чем все женские персонажи. Структура общества была бы двухслойной: высший слой составляют мужчины, а низший слой – женщины. Но Галаад – это тоталитарное общество в обычном понимании, построенное наподобие пирамиды: на вершине – люди обоих полов, обладающие властью (при этом мужчины в целом превосходят женщин по положению), затем по нисходящей следуют уровни, где власть и статус всё ниже, и на каждом из них есть как мужчины, так и женщины, – и так до самого основания, где неженатым мужчинам приходится служить рядовыми, прежде чем в качестве поощрения им предоставят эконожену.

Сами служанки представляют собой касту парий внутри этой пирамиды: их ценят за то, что они способны дать – возможность зачать ребенка, – но в остальном это неприкасаемые. Однако, иметь в своем доме служанку – признак высокого статуса, как некогда владение рабами или внушительная свита из прислуги. Поскольку режим действует под личиной строгого пуританства, эти женщины не считаются гаремом, цель которого – доставлять наслаждение и вместе с тем приносить потомство. Их функция скорее утилитарная, чем декоративная.

При написании этой книги сошлись воедино три моих давних интереса. Во-первых, интерес к литературе в жанре антиутопии, который начался в подростковом возрасте с чтения оруэлловского 1984, «Дивного нового мира» Хаксли и «451˚по Фаренгейту» и продолжился во время написания дипломной работы в Гарварде в начале 1960-х. (Если вас сильно захватила литературная форма, вам всегда втайне хочется написать что-то подобное самому.) Вторым был мой исследовательский интерес к Америке 17-18 веков – эту тему я тоже изучала в Гарварде, и она была особенно интересна мне потому, что среди моих собственных предков многие жили в это время и в этом месте. А третьим было моё увлечение диктатурами и тем, как они функционируют, что вовсе даже не удивительно для человека, который родился в 1939 году, спустя 3 месяца после начала Второй Мировой войны.

Подобно американской революции и французской революции, подобно трём крупнейшим диктатурам 20-го века (я говорю «крупнейшим» потому, что были и другие – например, в Камбодже и Румынии) и теократическому режиму пуритан – словом, подобно всем его предшественникам, Галааду присущ утопический идеализм, который струится в его жилах, словно кровь, высокие и благородные принципы, а также оппортунизм, стремление граждан обходить законы, ища в них лазейки, и склонность тех, кто наделён властью, предаваться закулисным удовольствиям, запрещенным для всех остальных. Но эти эскапады за закрытыми дверьми должны оставаться тайной, ведь режим оправдывает свое существование заявлениями о том, что он улучшает условия человеческой жизни, как физические, так и нравственные. И как и все подобные режимы, Галаад держится на вере своих истинных приверженцев.

Наверное, я была слишком большой оптимисткой, чтобы закончить «Рассказ служанки» полным и однозначным провалом. Даже 1984 , это самое мрачное из литературных видений будущего, завершается не сапогом, навечно наступающим на человеческое лицо, и не сломленным Уинстоном Смитом, который ощущает пьяную любовь к Большому Брату, а очерком о режиме, написанным в прошедшем времени и на нормативном английском языке. Так и я оставила для своей служанки вероятную возможность побега через штат Мэн в Канаду, а также позволила себе написать эпилог, с точки зрения которого и служанка, и мир, в котором она жила, отошли в прошлое. Когда мне задают вопрос, правда ли, что «Рассказ служанки» в любой момент может «сбыться», я напоминаю себе о том, что в книге два будущих, и если одно из них станет явью, то вполне вероятно, что осуществится и второе.

Интервью Маргарет Этвуд для Guardian от 20 янв. 2012

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ