4

При всем уважении к Золя показалось мне, что в "Чреве Парижа" не только чего-то не хватает, но и что опущено это что-то было сознательно. Как происходит обычно: есть декорации, неприглядные что в бедности своей, что в роскоши, а на их фоне есть то, что Золя собирался изучать и демонстрировать на Ругон-Маккарах, - характеры. И они Золя удаются куда лучше прозрачных и скучноватых, пусть даже прекрасно выписанных метафор. Как в "Проступке аббата Муре" райский сад тянул к себе и завораживал, но правдоподобие? Не, не слышал. Рай есть рай есть рай, что в нем происходит - дураку ясно.

В "Чреве" же происходит вот что. Есть семья колбасников: сытые, лоснящиеся, преуспевающие по рыночным меркам. Есть семья, занимающаяся рыбой: тоже не бедные, тоже лоснящиеся, но не сбитые вместе, скользкие, да и рыбой воняет, а одна сестрица и вообще мидия мидией, запирающаяся в своей комнатке. Есть чувственная и всегда прекрасная торговка фруктами, вот только нравственности и характера ни на грош. Есть дети, торгующие вразнос корешками и цветами: у этих детей бездумные плотские наслаждения, которые вроде и по незнанию, и в то же время животные какие-то. Есть группа сплетниц и мерзавок, чья последняя, самая низкая встреча происходит в подвале, где одновременно смердит сотня разных видов сыров. Есть почти не появляющаяся в романе женщина из овощной лавки: вот она, конечно, и добросердечная, и ни в чем не чрезмерная, и вообще в адское пекло рынка умудряется спускаться и выходить оттуда не обжегшись. Есть ГГ, чужой среди всей этой плоти и еды, он живет на чердачке с зябличком посреди наивных мелочей, оставленных переселенной в подвал глуповатой девицей, а поддается сытому благополучию, когда в его присутствии делают кровяную колбасу. Этим героям не хватает только говорящих фамилий, честное слово. И если бы не ослепительные описания того, чем торгуют все эти Плюшкины и Коробочки, сходство занятий и характеров каждой из групп было бы неуклюжим или даже литературно грубым.

Поклоны рынку и царящему там буйству красок и запахов не отвешивал только ленивый; вот только ничего хорошего из этого буйства не выходит. Сразу понятно, конечно, что революционный пыл Флорана не кончится ничем хорошим. Но окончательно теряешь надежду даже не когда его сманивают на должность при рынке, получать деньги Империи, а когда на чердачке воцаряются такие же сумасшедшие цвета, только не мяса и фруктов, а тканей, знамен будущих революционных секций.

И, к сожалению, все эти пестрые ленты, вспоротые животы поросят, пушок на абрикосах и пахнущие лошадьми камамберы затмевают главное в Ругон-Маккарах - нравы и характеры. Вот чего не хватает. Вполне возможно, что Р-М сознательно были брошены на откуп Центральному рынку, а Золя взял передышку в скальпировании родных персонажей, но... В отпрысках Маккаров этой книги, Лизе Кеню и Клоде Лантье, честно говоря, я не приметила ни особой маккаристости, ни тем более следов тетки Аделаиды (у Лантье, видимо, в других братьев сумасшествие ушло все, в т.ч. то, что Клоду предназначалось). Лиза если чем и поражает, так сытой красотой и мелкобуржуазным благоразумием, Клод бродит по рынку, частью которого не является, и больше наблюдает, чем действует. Флоран выступает для действий вокруг примерно таким же катализатором, как аббат Фожа в "Завоевании Плассана", вот только злонамеренных подводных течений и амбиций у него нет; даже его революционные планы почти такие же мимимишно наивные, как у Сильвера Муре. Но сродниться с Флораном, в отличие от Сильвера, не удается, единственная связь с ГГ возникает, когда читаешь об уроках, который он дает Мюшу, юному ангелообразному матерщиннику, сыну торговки рыбой Нормандки, и когда во время ареста он не забывает о зяблике, которого держал в клетке, и его выпускает. Похожий по эмоциональной напряженности эпизод относится уже к мидии Клэр, у которой, конечно, весьма понятно, что происходит внутри, но как она дверь высаживала в своей комнатушке и потом бегала (они все должны бегать, кажется, иначе накала чувств не передать что ли) - ухх.

При всей недоработанности персонажей женщины и, что по мне так еще круче, дети у Золя куда менее ангелоняшки и куда более живые, чем у Гюго. В смысле, разумеется, никто реализм с романтизмом ставить рядом не будет и сравнивать, но, когда в одной книге живые люди ходят, а в другой живые мужчины танцуют вальс с картонными вырезками в полный рост, а вокруг летают, хлопая ангельскими крылышками и благоухая недавно покинутым раем, детишки, невольно приходится ворчать и бубнить.