Расстановка ударений, выбор слов, грамматика и вообще всё, что касалось языка, было в руках тех, кто претендовал на положение Того, Кто Лучше Знает. Хоть в сатире, как в "Соперниках", хоть в назидательных трактатах, как в эссе Филдинга о беседе <...>, литераторы Англии <...> стремились научить читателя наилучшим образом использовать язык и правильно говорить на нём, а те, кто не следовал их исключительным высочайшим правилам, заслуживали насмешек, пренебрежения, недоверия или даже полного презрения.

В этих условиях на сцену выходит Джейн Остин, литератор и романист (романы изначально занимали весьма скромное, даже низкое положение в литературной иерархии, подходящее разве что для женщин), проза которой так кристально ясно обрисовала Англию эпохи перехода от Просвещения к романтизму, как не смог никто до неё и мало кто после. Не сделав никаких судьбоносных заявлений, Джейн Остин подчинила себе английский язык. Благодаря редкому дару, своими описаниями, диалогами, повествованием, внутренним ритмом она открыла всё лучшее в английском языке и проложила для нашего языка-путешественника новый путь.

<...> Шло время, распространялось образование, уровень грамотности населения возрастал, книги дешевели и романы приобрели невероятную популярность. Жанр романа, как подчёркивала Джейн Остин, стал восприниматься как форма, в которой остроумие, глубина и многообразие находили столь же яркое выражение, как в традиционных формах поэзии и драматургии. Роман стал эталоном хорошего слога. Джонсон ни за что не поверил бы в такой поворот событий. Подумать только, "всего лишь роман"!

Это пренебрежительное выражение употреблено в романе "Нортенгерское аббатство". В начале книги, когда Кэтрин и Изабелла стали близкими подругами, всё делали вместе, "и если дождливое утро лишало их других развлечений, они, невзирая на сырость и грязь, непременно встречались и, закрывшись в комнате, читали романы. Да, да, романы, ибо я вовсе не собираюсь следовать неблагородному и неразумному обычаю, распространённому среди пишущих в этом жанре, - презрительно осуждать сочинения, ими же приумножаемые, - присоединяясь к злейшим врагам и хулителям этих сочинений и не разрешая их читать собственной героине, которая, случайно раскрыв роман, с неизменным отвращением перелистывает его бездарные страницы. Увы! Если героиня одного романа не может рассчитывать на покровительство героини другого, откуда же ей ждать сочувствия и защиты? Я не могу относиться к этому с одобрением. <...> Дарования 900-го автора краткой истории Англии или составителя тома, содержащего несколько дюжин строк из Мальтона, Поупа и Прайора, статью из "Зрителя" и главу из Стерна, восхваляются тысячами перьев, меж тем как существует чуть ли не всеобщее стремление преуменьшить способности и опорочить труд романиста, принизив творения, в пользу которых говорят только талант, остроумие и вкус. "Я не любитель романов!", "Я редко открываю романы!", "Не воображайте, что я часто читаю романы!", "Это слишком хорошо для романа!" - вот общая погудка. "Что вы читаете, мисс?" - "Ах, это всего лишь роман!" - отвечает молодая девица, откладывая книгу в сторону с подчёркнутым пренебрежением или мгновенно смутившись. Это всего лишь "Цецилия", или "Камилла", или "Белинда", - или, коротко говоря, всего лишь произведения, в котором выражены сильнейшие стороны человеческого ума, в котором проникновеннейшее знание человеческой природы, удачнейшая зарисовка её образцов и живейшие проявления весёлости и остроумия преподнесены миру наиболее отточенным языком".

Подобно тому как в елизаветинскую эпоху на службу языку была призвана поэзия, теперь за то же дело принялись романы. Неудивительно, что по мере возрастания роли словесного творчества женщины как наиболее преданные читатели романов, к тому же ещё и обучающие английскому языку молодое поколение, находили в творчестве Джейн Остин идеал и модель для подражания. Посредством романа была сформирована своего рода неофициальная академия языка, и её влияние на стиль и речь было не меньше (а то и больше), чем у Свифта, Джонсона или Шеридана.

Но даже у Джейн Остин были свои ограничения. Она не пускала на порог язык улицы; в её парках не допускалось упоминание частей тела; стиль Джейн Остин был по-своему столь же виртуозен и при этом строг, как и у мужчин, которых, как показало время, она превзошла. Правильный язык, который она виртуозно использовала, проник в умы и чувства сотен тысяч её читателей, а некоторые из них перенесли в собственные романы её негласные, но чёткие и строгие правила о том, что хорошо и что плохо в выражениях и поведении. Бранные слова были совершенно недопустимы: на страницах её книг никого не назовут сукиным сыном и не потребуют отвалить.