Когда я говорю: "N мертв", тогда что-то наподобие следующего может быть связано со значением имени "N": я верю, что жил некий человек, которого я (1) видел в таких-то и таких-то местах, который (2) выглядел так-то (изображения), (3) делал то-то и то-то и (4) носил имя "N" в общественной жизни. - Если спросят, что я подразумеваю под "N", я должен перечислить все или часть этих характеристик, причем по разным поводам разные. Таким образом, мое определение "N", возможно, будет "человек, о котором верно все сказанное". - Но если что-то окажется ложным? - Готов ли я признать суждение "N мертв" ложным, пусть ложными, как выяснится, будут лишь второстепененные для меня потробности? Но где пролегают границы второстепенности? - Дай я определение имени в таком случае, мне бы следовало теперь его изменить.
И это может быть выражено так: я употребляю имя "N" без фиксированного значения. (И его употреблению это причиняет столь же малый урон, как столу то обстоятельство, что он стоит на четырех, а не на трех ножках и потому иногда покачивается.)
Следует ли говорить, что я употребляю слово, значение которого не знаю, и потому изрекаю бессмыслицу? - Говори что пожелаешь, пока это не мешает тебе воспринимать факты. (А когда ты их видишь, многого уже не скажешь.)
(Неустойчивость научных определений: что сегодня считается наглядным проявлением феномена, завтра будет использоваться для его описания.)
<...>
Попытайся кто-либо сформулировать тезисы в философии, было бы невозможно их обсуждать, потому что все бы с ними согласились.
<...>
Итак, занимаясь философией, оказываешься в положении, когда хочется издать некий нечленораздельный звук.
<...>
Какова твоя цель в философии? - Показать мухе выход их мухоловки.
<...>
Я произношу предложение: "Сегодня погода просто чудесная"; но ведь слова суть, в конце концов, произвольные знаки - и давай подставим вместо них "abcd". Однако, прочитав это, я не могу мгновенно соотнести фразу с вышеупомянутым смыслом. - Я не привык, можно сказать, говорить "a" вместо "сегодня", "b" вместо "погода" и т.д. Но я не имею в виду, что не привык создавать прямые ассоциации между словом "сегодня" и "а", лишь что не привык употреблять "а" вместо "сегодня" - то есть в смысле "сегодня". (Я не овладел этим языком.)
<...>
Предположим, я произнес "abcd", имея в виду "Сегодня погода просто чудесная". Произнося эти знаки, я располагал опытом, свойственным обычно тому, кто из года в год употребляет "а" в значении "сегодня", "b" в значении "погода" и так далее. - И значит ли "abcd" теперь: сегодня погода просто чудесная?
Каков должен быть критерий того, что я переживаю именно это?
<...>
"Воля" - не имя какого-либо действия и не имя какого-либо произвольного акта. И употребеление неправильного выражения проистекает из нашего желания считать воление непосредственным беспричинным вызыванием. Вводящая в заблуждение аналогия лежит в основе этого представления; причинная связь кажется установленной неким механизмом, соединяющим две части машины. Связь можно разрушить, если сломать механизм. (Мы думаем лишь о поломках, обычно свойственных механизмам, а не, скажем, о внезапном размягчении зубчатых колес или о том, что они протыкают друг друга, и так далее.)
<...>
Деяние само по себе, кажется, не обладает опытом. Оно выглядит как бы непротяженной точкой, острием иглы. И это острие будто бы и является тем, кто действует. А все явления, происходящие в мире, суть лишь следствия этого действия. Слова "Я делаю" словно имеют определенный смысл отдельно от всего опыта.
<...>
То, что прежде всего описывает наш язык, есть картина. Как следует поступить с картиной, как следует ее использовать, по-прежнему неясно. Вполне очевидно, однако, что ее нужно изучить, если мы хотим понять смысл того, что говорим. Но картина, кажется, избавляет нас от этой работы: она уже указывает на конкретное использование. Так она принимает нас в себя.