Весьма естественно, что когда князья по идеалу Ярослава и Андрея сделались самостоятельными в своих княжеских вотчинах, они иначе и не могли понять свою самостоятельность, как только в форме самовластия, которое вдобавок еще сильнее укреплялось сознанием, что лицо князя есть лицо господина земли вообще, что князь не напрасно носит меч, а на казнь злым и в защиту добрым. Известно, что на этот путь княжеского самовластия наша история явно стала выходить еще со второй половины XII века. Известно также, что шаги ее в этом направлении были ускорены татарским разгромом. С этого времени совсем угасает идея родовой власти, т. е. идея о взаимной круговой зависимости князей друг от друга; они все более и более становятся чужими друг другу; вместе с тем гаснет и сознание о живом единстве Русской земли. Главною руководящею силою жизни в княжеском быту становится господарство, т. е. отдельная вотчинная собственность. Она служит основою независимости, а стало быть и основою самовластия. Русская земля делится между множеством самовластцев.

Русская земля была отдана на растерзание княжескому произволу, который как зверь ждал всюду добычи, подстерегал ее, хватал ее при первой возможности, надеясь лишь на одну силу, хитрость и всякое коварство, свойственное его хищной природе… Само собою разумеется, что из такого положения дел ничего другого не могло выйти, как именно то, что в действительности и вышло. Кто-нибудь один, сильнейший и хитрейший, должен был одолеть всех. На таком пути поставлена была вся жизнь Земли. Другого выхода, другого разрешения задачи не виделось нигде и ни в чем. К тому же Земля слишком сильно чувствовала свое племенное и нравственное единство и вовсе не думала создавать из себя федерацию княжеских, а в сущности, помещичьих вотчин. Рознь жизни была не по ее уму. В этом уме жило святое слово Русь, которое всегда и взывало к единству. Этот ум Земли должен был наконец подняться и воссоздать в новой форме то, что было начато давно уже, еще в первые века ее истории.

Собирателем разнесенной розно Земли или, иначе, сильнейшим и хитрейшим из самовластцев явился князь Московский. Являлись и другие: путь был открыт не для него одного. Но Московский осилил всех и осилил особенно по той причине, что личное вотчинное свое дело тотчас же осветил светлым лучом общей земской политической цели. Он высоко поднял знамя единства всея Руси и крепко держал его до конца своего подвига. Принимая на свои руки это дорогое наследство первых веков русской истории, Московский князь, конечно, должен был ответить за все, должен был расплатиться за все кровавые долги, нажитые в течение столетий темными кровавыми делами княжеского рода. Он один должен был принять на себя все грехи своего рода. Он должен был явиться типом того жизненного начала, той жизненной идеи, которая до того времени управляла всеми действиями и деяниями князей, т. е. полным, законченным типом княжеской самостоятельности, а иначе полным, законченным типом княжеского самовластия. Другого плода не могла принести почва княжеского господства над Землею. Московское собирание земли, выразившее в себе задачу всей прошлой истории, основную ее идею, было проведено, соответственно характеру времени путем захвата, насилия, коварства, предательства; путем всех пороков, какие обыкновенно порождает борьба необузданного своеволия и самовластия. В московском дворце, таким образом, собралось столько элементов нравственного растления, что этот дворец надолго сделался поприщем для самых темных и нередко бесчеловечных дел и событий. То, что ходило прежде по всей Земле, собралось теперь в одно место. Мелкие и крупные самовластцы Земли собрались в один двор московского господаря. Междоусобие, ходившее по всей Земле, сосредоточилось теперь в одном городе и по необходимости приняло другой вид, взялось за другое оружие.

Собирание Земли к концу XV века привлекло в Москву много князей и княжеских бояр — дружинников, которые из независимых, самовластных вотчинников сделались, волею или неволею, слугами московского вотчинника, его холопами. Все они однако ж понимали московского князя как насильника, как одного из таких же вотчинников, который, как сильнейший, ради своего несытства угнетением и притеснением отнимал и вотчины, а с ними и свободу у других, слабейших, в том только и виновных, что не в силах они были с ним бороться и некуда им было уйти от его могущественной и жестокой руки. В Москве, таким образом, вгнездилось столько олигархических начал, столько олигархических стремлений, что борьба с ними должна была продолжиться на целое столетие. Она же должна была вырастить свой страшный плод, этого неслыханного по кровопролитию бойца в лице Ивана Грозного, который сам же в немногих словах, но вполне верно и точно определил истинный смысл своей личности и своей истории. Он писал Курбскому: «Похищеньем, или ратью, или кровью сел я на государство? Я народился на царстве Божьим изволеньем; я взрос на государстве… за себя я стал! Вы почали против меня больше стояти, да изменяти; и я потому жесточайше почал против вас стояти; я хотел вас покорить в свою волю». Курбские и братия, конечно, не могли понять этих речей. Они готовили для Русской жизни польскую форму государственной власти. А русский земский смысл никак не мог понять польской формы, т. е. боярского владычества над землею и, стало быть, владычества боярской челяди (шляхты). «Здесь не Польша, есть и больше», — говаривал русский земский смысл, давая тем знать, что у него есть точка опоры, есть третье лицо, способное, рано ли, поздно ли, защитить его, стать на его сторону, т. е., в сущности, стать на сторону законного суда и справедливости. Вот из-за чего и шла долгая, большею частью подземная борьба в московском дворце, которая была московским только продолжением старой истории киевской, суздальской, рязанской, тверской и т. д.