Но мнится мне: в сорок четвертом,

И не в июня ль первый день,

Как на шелку возникла стертом

Твоя страдальческая тень.

Еще на всем печаль лежала

Великих бед, недавних гроз,-

И я свой город увидала

Сквозь радугу последних слез.

Я оторопел перед мужеством и духовной силой этой больной старой женщины. Память и достоинство- вот и все, что она могла противопоставить всей этой чудовищной реальности.

Может показаться странным, что, вспоминая о поэте, воспевшем тончайшие движения женской души, я то и дело говорю о мужестве, о силе, о ясности взгляда, но, без этой стороны её человеческой натуры не могли бы явиться многие и многие её сочинений, не мог бы возникнуть и тот, покоряющий своей сложнейшей гармонией образ «человека на все времена»…Оборвись жизнь Ахматовой раньше, чему было предостаточно возможностей, не проживи она вопреки туберкулезу, голоду, тифу, инфарктам, назло всем превратностям судьбы такую долгую, а главное, ничем не прикрытую, ни от чего не защищенную человеческую жизнь, люди никогда бы не узнали, что скрывается за её поэтической маской, чем обеспечиваются строки её прекрасных стихов…Жизнь безжалостно разрушала её человеческие убежища, оставляя один на один со всем тем, что происходило вокруг, выплавляя из её души, из её судьбы все новые и новые строки золотых стихов. Времени было угодно, чтобы она не только пережила войны, выпавшие на долю её поколения, но ещё оказалась ленинградкой в самой страшной из них.