Значит, на мое имя приходили письма, Одиль и жена их перехватывали, читали из любопытства, а затем забывали передать. Вот откуда у них этот виноватый вид, которым я вовсю насладился. Нельзя сказать, чтобы все это меня так уж шокировало; разумеется, если бы я ждал любовных писем, то раскричался бы, наговорил резкостей; но ничего подобного не было, и меня лишь покоробило от такой бесцеремонности. О безнравственности поступка я сужу только по его последствиям и не собираюсь без конца ниспровергать абстрактные и омертвелые моральные устои Лоранс и ее друзей – ничего, кроме упреков в свой адрес, я бы не услышал. Зато мне представился замечательный повод побунтовать, попричитать о тайне переписки, ну и повздыхать о старомодной нынче деликатности. Но ударяться в меланхолию, разыгрывать из себя разочарованного да еще устраивать из этого целый спектакль – на такое я был не способен. Ни я ей не судья, ни она мне.