И брат улыбнулся своей тихой, страшной улыбкой.
- Между прочий, ордер на мой арест знаешь кто подписал?
Он назвал имя известнейшего военачальника, в свое время героя, а теперь
расстрелянного как врага народа.
- Только не думай, пожалуйста, что он действительно враг. Он просто в
какой-то момент решил, что можно пожертвовать мною и тем самым спасти себя.
Не для себя - для великой дела. Для которой он важней, чем я. И не понимая,
что, подписывая мне приговор, он уже подписывает приговор себе. Так бывало.
Когда люди, молча отвернувшись, приносили в жертву одного, они тем самым
утверждали право с каждым из них расправиться в дальнейшем. Все начинается с
одного. Важен этот один. Первый. Стоит людям отвернуться от него, молча
подтвердить бесправие, и им всем в дальнейшем будет отказано в правах. Что
трудно сделать с первым, то легко в дальнейшем сделать с тысячами.
...Только теперь смутное беспокойство, сознание ложности того, что он
делал, внезапно поразило Бровальского. Всегда чем разительней и
несовместимей с общим строем жизни были отдельные факты, тем сильней
подымалось в Бровальском противодействие. Не самим фактам, а возможности
принять их за проявление чего-то более глубокого. Он гордился своим умением,
а в силу своей должности и людей учил этому умению - видеть жизнь в ее
поступательном развитии, не сосредоточивать внимания на отдельных,
нехарактерных мелочах, чтобы деревья не заслоняли леса. И вдруг он впервые
усомнился: не было ли это его постоянное стремление прейти мимо, не
замечать, не соприкасаться со всем тем, что как-то могло нарушить его
духовное здоровье, стремление, такое естественное для людей, некая защитная
реакция здорового организме, не было ли это еще и чем-то иным, таким, о чем
сейчас страшно было подумать ясней?